О РОМАНЕ КАЧАНОВЕ
26 февраля - в день его рождения

Весьма посредственный мультипликатор и лентяй, с трудом справлявшийся с заданиями. Сориентировавшись, стал ассистентом режиссера (но скорее - помощником). Функции его - непонятны. Но - переходил от картины к картине с режиссерами. Работу его в качестве аниматора проверить нельзя. Ничего выдающегося он не создал. Контроль за работой второго плана и совместный просмотр готового мультипликата - все его функции.

Моя с ним совместная работа - очень плохая сцена в «Дедушке и внучке» (- Э-т хорошо! А это - нехорошо!) и прикрепление к «Это что за птица?», ибо ассистента у меня не было и, ближе к окончанию фильма, он был придан мне «на подхват».

Умел общаться с людьми. В особенности с теми, у кого было чувство юмора. И авторитет. Анекдотист и юморист в жизни, понимал и оценивал смешные случаи и довольно весело умел рассказать о них.

Рассказывал о случае розыгрыша в Филях, где он жил в 1945-47 годах. Он со своим другом, «поддав» по какому-то поводу, придумал развлечение: взяв старый чемодан, они нагрузили его случайно оказавшимися в доме чугунными «чушками» и, с трудом дотащив вдвоем его до станционной платформы, установили его около скамейки, а сами ушли в пивной павильон, где, опохмеляясь, наблюдали за ловушкой для фраера-вора. Вскоре они заметили жертву. Тот долго примеривался к чемодану, пропустил несколько поездов, соразмеряя скорости и момент посадки с чемоданом, который он намеревался стырить. И, наконец, услышав шипение дверей, подскочил к чемодану и рванул его за ручку. Неподъемный груз, неожиданный для вора, произвел необычайный эффект: он упал на перрон, как сраженный пулей. И, что самое комичное, вскочив на ноги, ошарашенный неудачей, с невероятной скоростью рванул к концу перрона и в какие-то доли секунд исчез на горизонте.

История действительно смешная, как были смешны и его выдумки для первоапрельских розыгрышей. Например, однажды он не поленился вымыть замызганные калоши неряхи Левы Мильчина (которые тот недавно получил по ордеру и, раздеваясь, ставил их в комнате под вешалкой). Левка, не узнав свои калоши, долго нудел и разыскивал их, кляня кого-то, кто мог их надеть и украсть. Рассказ об этом был всегда смешнее, чем это было на самом деле.

Однажды он сам попался на розыгрыш (правда, случайно возникший).

В запарке при окончании картины «Это что за птица?» он присутствовал в режиссерской комнате, где я готовил к спешной съемке очередную сцену. Нужно было разметить бумажную ленту-панораму на прямой и возвратный «ход». Я это делал химическим красно-синим карандашом (анилиновым - тогда такие были в практике). От нажима у меня сломался грифель синего конца. Я очень спешил. Ромка стоял рядом и ждал, когда я закончу разметку, чтобы он мог захватить панораму-декорацию и, вместе с целлулоидной пачкой заготовок - «сценой», отнести ее в операторский цех. Не было лезвия, которым бы можно было заточить карандаш и я, в азарте спешки, попытался обгрызть древесину, что мне удалось - не без издержек. Матюгаясь и отплевываясь от синих крошек грифеля, я, под смех ожидавшего Ромки, доразметил панораму и, отдав ее, сказал: «Ну, ты, давай, тащи все это, а я пойду полоскаться...». Ромка, хохоча, ушел, а я направился в небольшой тамбур на этом же этаже (где была уборная кабина и большая эмалированная раковина, которой пользовались работницы фонового цеха для мытья кистей, набора воды и слива грязной). Набрав в рот воды из-под крана, я начал полоскать рот. Раковина была засорена и наполовину наполнена водой. В этот момент вошла в тамбур «фонуля» Геммерлинг с трехлитровой банкой синей воды, оставшейся от работы над панорамой «неба». Туда же, видно, были слиты остатки синей краски (излишки). Я уступил ей место и она вылила синий концентрат в содержимое раковины. Потом набрала чистой воды в емкость и ушла. Через несколько секунд появился Рома. Он специально сделал крюк, чтобы позлорадствовать над моей опрометчивостью. Но когда он, хохоча и указывая на дурака пальцем, увидел синее вместилище и меня, полощущего рот, он растерянно замолк... Наступила и моя очередь хохотать.

Он с удовольствием отыскивал меня, чтобы поделиться чем-нибудь смешным. Один раз он рассказал случай, который прояснил природу смешного. Он ехал по Дмитровке на троллейбусе. В полупустой троллейбус вошел у Пушкинской простак-провинциал. Обратившись к сидящим пассажирам, он задал весьма странный вопрос: «Скажите, я доеду до станции метро имени Кагановича?..» В это время шофер резко затормозил. Бедолага-вопрошатель пролетел по проходу, упав на полпути, и доехал на пузе до кабины водителя. Салон дружно грохнул смехом. Ромка сказал: «Ты понимаешь, никто не пожалел его! В других обстоятельствах ему бы помогли подняться и отряхнули бы. Но идиотский вопрос снял жалость полностью. Вот тебе и рецепт смеха!»

Период его становления и утверждения проходил при моем отсутствии. Он сделал разумный и целесообразный ход, женившись на работнице планового отдела Ларисе (Ларе). Очевидно, этот мезальянс помог ему в карьере.

Несколько интеллектуально ограниченный, но земной и сообразительный, наблюдательный и восприимчивый, он был очень правильным критиком продукции своих сотоварищей. Это помогло ему стать режиссером на базе, подготовленной другими энтузиастами-новаторами.

Учитывая их промахи и несовершенства, он уверенно занял нишу в той области анимации, куда не очень-то стремились попасть жаждущие триумфа. Наибольшие технические и творческие затруднения и проблемы были разрешены и до его прихода в цех объемной мультипликации. И он успешно утвердился в коллективе, сформированном и обученном первооткрывателями. Ему оставалось шлифовать то, что было вырублено предшественниками.

Помог его становлению и талантливый Леля Шварцман, вывозивший на своих плечах авторитета анимации Атаманова и др. И внесший очень большую долю труда и таланта, определив стилистику и обаятельность одной из первых (и лучшей) картин, полное авторство которой приписал Качанову - «Варежка». Он сам понял уникальность того, что им удалось создать на экране. На просмотре в «России» он с гордостью, и несколько «задаваясь», похвалился передо мной своим первым Триумфом. Я согласился с его самооценкой и даже несколько позавидовал и подосадовал, что расстался с возможностью, которая у меня была (будь я поумнее и попредприимчивее).

Отношения с ним у меня были дружеские, хотя с моей стороны - несколько высокомерные. Что он впоследствии, став знаменитым, выправил. Альянс его с Успенским принес ему новый успех, частично из-за того же Шварцмана и из-за рухнувшего «железного занавеса», из-за появления телевидения. Открывшаяся дорога к популярности и широкий прокат дал возможность и стимул к работе многих моих сотоварищей по профессии. Я был отторгнут и «умер». Попытки продолжения уже были непродуктивными. Как и любые попытки повторить успех.

Уже тяжело больной (паркинсонизм), он помягчел и укротился. Попробовав свои силы в рисованной анимации, он обнаружил свои слабости. Может быть потому, что там не было Лели Шварцмана, а с ним и обаятельности графики.

Он дружески называл меня «младшим братишкой» (разница в возрасте у нас была один день). И всегда поздравлял меня первым, говоря, что опережает меня и мне придется его догонять. Когда он получил (пожалуй, по заслугам) звание Народного, я, позвонив ему с поздравлением, сказал, что теперь уж точно мне его не догнать.

Потом он, уверившись в своей гениальности, забыв о том, что был во многом моим учеником и последователем, приглашал меня на роль художника-постановщика на «Тайну Третьей планеты». Я отказался, частично и потому, что самолюбие (оказывается, оно у меня есть!) не приказывало мне соглашаться.

Жизнь его сложилась трагически. И великий жизнелюб и похабник (это было ему тоже присуще) покинул свою творческую стезю, где рождались и жили его моргающие и артикулирующие герои, логически не объяснимые и странным путем взгромоздившиеся на пьедестал славы.


Евгений Мигунов 1996 год.