КУДА ПРИШЛИ МЫ С ПЯТАЧКОМ?
Юрий НОРШТЕЙН: «Настоящее искусство даже в самые реакционные времена никого не обслуживало»
       

     
       В канун очередного юбилея «Союзмультфильма», главного флагмана советской мультипликации, для заметки в журнале «Искусство кино» я спрашивала студийцев: «Куда идем мы с Пятачком?». И вот 10 лет спустя вопрос этот кажется еще более драматичным. Юбилей-то есть, а студия? Об этом говорим с Юрием НОРШТЕЙНОМ, пришедшим на «СЗМ» в 1959 году, проработавшим аниматором на десятках классических фильмов, создавшим здесь свои шедевры: «Лиса и заяц», «Журавль и цапля», «Ежик в тумане», «Сказка сказок»… Покинувшим студийный дом спустя 30 лет. Переживающим его судьбу как судьбу отчего дома…
       
       — Если сформулировать, что такое «Союзмультфильм» в пространстве культуры…
       — Это созвездие выдающихся художников, сумевших вопреки советской власти и благодаря советской власти создать самостоятельный художественный центр. Не скажу, что он был вне идеологии, политики. Но это было самостоятельное служение искусству, не связанное с номенклатурными, конъюнктурными идеями. Благодаря своей природе мультипликация избежала опасности раствориться в пейзаже советской власти. А возник «СЗМ» под патронажем советской власти, которая действительно заботилась о подрастающем поколении. Чего сегодня и в помине нет. Трудно сейчас представить, как искусство могло сохраняться в чистом виде. Но ведь если судить по категории искусства, то на «СЗМ» занимались чистым искусством.
       — Однако студия была и самостоятельным замкнутым миром, и фабрикой, и творческой мастерской. Там складывались своя система координат, иерархия, свои взаимоотношения. Там работали около 600 человек. Возникали не только шедевры, но и поток средних картин.
       — Это свойство любого производства, поставленного на конвейер. Хотя из 600 человек 400 были художниками: прорисовщиками, фазовщиками, заливщиками, контуровщиками. Кто с высшим образованием, кто со средним, кто — без специальной школы, просто по природе художник.
       — Законы фабрики не противоречили сознанию творческих индивидуальностей?
       — Это невероятно, но очевидно. То ли природа мультипликации иная… Сравнивая ее с игровым кинематографом, производственно более мощным и всегда в поле зрения властей, мы видим, что она счастливо избегала открытой дидактики. Хотя вы правы, огромный поток фильмов фабричного производства не выходил за рамки среднего кинематографа. При этом возникали отдельные выдающиеся творения. Одно другому не противоречило, процесс размежевания между индивидуальным творчеством и поточным методом начал необратимо увеличиваться в начале 60-х, когда Хитрук сделал «Историю одного преступления». Как-то все уживалось в одном доме.
       Хотя, что и говорить, сами понимаете, что такое творческий коллектив. В семье всегда ругаются. И обособление индивидуумов в самостоятельные творческие группы под руководством Хитрука, Хржановского проходило небезболезненно. Но факт есть факт. Посмотрите, с начала 60-х: какое число фильмов можно назвать бродилом мультипликации, влиявшим и на качество поточного производства… Несмотря на ревность, происходило невольное взаимопроникновение. На мой взгляд, это было идеальное соотношение: фабрика на свободные деньги питала поисковые группы, творческие группы давали эстетическое насыщение фабрике. Мои патологические пролонгации нейтрализовались внутристудийным финансовым оборотом. С нашей группы выдирали из постановочных, но мы на это шли. Ради фильма.
       — Известно, что некоторые из крупных мэтров не принимали друг друга, создавались целые кланы…
       — Дежкин и Хитрук, например, были антиподами. Хотя Хитрук, по его рассказам, просто стоял за спиной Дежкина, смотрел, как тот работал, и называл это своей главной школой…
       — А сегодня приходится констатировать, что и «спин» все меньше, и время жестче, да и самих курсов, готовивших смену, на которые вы пришли в 59-м году, нет…
       — Там одно поколение «переплывом» сменяло другое. Учась, мы находились внутри студийного организма, видели, как работают мастера, как существуют. Представьте, идет по коридору сам Борис Дежкин («Необыкновенный матч», «Шайбу! Шайбу!»), а вокруг никого нет, и вдруг раз — он встает на руки, а потом как ни в чем не бывало деловито идет дальше. Да, ругались… Но было и желание обрадовать другого человека, азарт рассмешить… Поэтому такое количество шуток, розыгрышей бродило. От самых невинных до грандиозно срежиссированных, как это обставлял Качанов («Варежка»). С пониманием психологии поведения человека. Особенно он любил разыгрывать Льва Мильчина. Взял и помыл Мильчину калоши и поставил их на место. Несколько дней Мильчин ходил по студии, во всех комнатах искал свои грязные калоши, переступая через свою сверкающую пару.
       — А сегодня есть кому учить?
       — Пока еще есть. Вета Колесникова, фантастический мультипликатор. Саша Татарский учит для своей студии, но не может себе позволить полноценные двухгодичные курсы… Во ВГИКе Станислав Соколов. Эдик Назаров всю душу вкладывает в фильмы своих учеников.
       — В какой момент начался распад студии, которую в истории мультипликации можно было сравнить с Художественным театром?
       — Могу сказать точно. Внезапно было назначено собрание. Кажется, 87-й год. Все орали о свободе. Уж и бантики прикололи, и манифестами размахивали. Сразу возникли и меньшевики, и большевики, и эсеры, и кадеты. Начался раздрай. В воздухе запахло свободой без взаимных обязательств. Орали: «Мы тоже, как «игровики», сделаем отдельные самостоятельные мастерские: научно-популярного кино, сказки, фантастики…». И сколько мы с Хитруком ни возражали, что это противоречит студийным основам, что убьет студию, все вошли в такой раж, что ничего не желали слышать. Захотелось повластвовать в ранге руководителей. Тот «Союзмультфильм» мог делиться только по технологиям: рисованное кино, кукольное и так называемые нестандартные технологии, которыми занимались Назаров, Хржановский, я, Коля Серебряков… А уже внутри каждый занимается своим излюбленным жанром.
       Это был первый взрыв. Он разорвал все сосуды. Я понял: в этом «азарте» жить не смогу — и ушел. Потом придумали, что техника будет отделена от студии. Какой бред. Мультипликация связана с технологией значительно плотнее, чем игровое кино. Там можно взять камеру и, как Иоселиани, снимать у себя дома или у друзей.
       Потом начали отрывать от студии по куску. К началу 90-х Елизавета Бабахина забрала себе целый творческий корпус мультипликаторов и получила выгодные проекты с англичанами… Стали уходить мастера. Климат как-то сразу переменился. Вообще на студии думали, что если уйдут лидеры, то сразу появятся другие лидеры, из «второго эшелона»…
       — «Нету их — и все разрешено»…
       — «Вторые» появились, но они лишь сами себе казались лидерами, они не задавали новых векторов, идей.
       — В то же время в администрацию стали приходить настоящие прохиндеи, авантюристы, преступники — один другого хуже. Салтыков-Щедрин обзавидовался бы при взгляде на ваших «директоров», только и думающих, как бы нагреть руки на мультиках и облапошить доверчивых мультипликаторов…
       — Тогда на волне задачи заработать на студии возникла мысль продажи коллекции фильмов Олегу Видову и Джоан Борстен и была широко поддержана. Это и было второе крупное крушение. Начались взаимные обвинения между американской компанией и «СЗМ». Странно, подобные крупные сделки должны были бы проходить аттестацию в высоких юридических инстанциях. Да кто ж заключает договоры на десятилетия… с автоматической пролонгацией? На самом деле все эти непотребные акты должны были бы судом аннулироваться как неправомочные действия, наносящие урон культуре, гибельные для студии. Фильмы студии — ее единственный капитал, который давал бы возможность развивать производство и творить. Потом студия схватилась за голову, но компания уже вложила деньги на реставрацию, переозвучивание…
       Я был у них в Лос-Анджелесе — сидел в компьютерной студии, корректируя свои фильмы. Могу засвидетельствовать: техническое качество российских фильмов было невысокое.
       Третьим землетрясением стал приход того, кто и довершил разгром студии, — директора Скулябина. Я делал робкие попытки противостоять его «нашествию». Пришел на студию, когда он баллотировался в начальники. Хотел на том злополучном собрании, возведшем на трон самозванца, выступить. Но меня не пустили. Некая начальница — не знаю чего — Сучкова (Бог шельму метит) строго заметила: «Вы не имеете права голоса, вы уже ушли со студии!».
       Не думаю, что мое выступление что-то могло изменить, все были в истерике, словно только что из парной, с рачьими распаренными глазами. На студии ждали любого пришельца, варяга, который только бы сказал, что спасет. Ему и орали осанну. Он затеял пресловутое акционирование, и студия раскололась. Повис лозунг: «Кто не с нами — тот против нас!».
       Они не просто пошли за ним — набрасывались на любого, не согласного с их выбором. Дальше этот человек-насекомое ввел свою охрану, начал проворачивать чудовищные манипуляции с нашим домом…
       — Все, как в любимом телевидением криминальном жанре, вплоть до военизированных захватов, вывоза имущества, архивов, печати и даже создания параллельного клонированного «Союзмультфильма».
       — Суд отчего-то был на его стороне, он же скрылся со всем захваченным в неизвестном направлении. Теперь «ищут пожарные, ищет милиция…».
       — А он уже за океаном. Но к чему же пришли «мы с Пятачком…»?
       — Сегодня студия производит 40—50 минут мультипликации средней руки. Помещения сдаются фирмам, потому что как-то надо выживать, поддерживать тепло, свет.
       — Вспомним, что в свое время еще одно помещение — Объединения кукольной мультипликации в Спасо-Песковском переулке — отдали церкви. Точнее, церковь, не спрашивая, захватила студию…
       — Церковь могла бы подождать. Ведь здание содержали в идеальном порядке, красили крышу, купола, сохраняли кусок фрески… В студии работали культурные люди. Не обязательно было мгновенно рушить все с нагайками, мол, здесь бесовщина, разврат и прочее мракобесие. Так закончился целый кусок истории советской анимации.
       — В Спасо-Песковском делались самые детские фильмы, самые важные, в том числе «Варежка», «Чебурашка», «Кто сказал «мяу»?», «Козленок, который считал до десяти», «38 попугаев»… Творцы этой «бесовщины» бежали оттуда, бросая на ходу эскизы и кукол…
       — Но вот к чему пришли… После всего этого «бреда» остался только бренд (ужасное слово) — название «Союзмультфильм» с Чебурашкой на картинке.
       — Так что… Осталось разбитое корыто?
       — Я бы сказал — иголка. Вспомните про мужика, который продавал корову, обменял ее на барана, потом на гусака… и выменял иголку.
       — О возможности возрождения студии не спрашивать?
       — Возрождение возможно только при одном условии. Если государство раскошелится. Оно смотрело на эту многолетнюю драму в длиннофокусный бинокль и теперь обязано принять участие в восстановлении разрушенного хозяйства студии. Но государство по-прежнему не знает, в какую игру играет. Какую экономическую политику ведет…
       — Ваш прогноз…
       — 30 лет я проработал на «СЗМ». Сейчас там остались несколько десятков человек. Все в приличном возрасте. А студию снова делят. Теперь уже на фонд, то есть фильмы, и производственную часть. Как это возможно? Кто владеет коллекцией, имеет и средства, поступающие от продажи фильмов. Значит, полуразрушенную студию продолжают обирать? Почему же так? Говорят, указ президента. Да что ж это за указ? Тайфун, что ли? Уж не наша ли история учит, что самый большой урон искусству наносили непродуманные приказы? Интересно, как президент будет поздравлять разрушенную студию с 70-летним юбилеем?
       — Думая о времени расцвета анимации, взлете 60-х, сравниваешь с тем, что происходит сегодня…
       — Почему сегодня нет этого азарта? Жажды сделать. Совершить. Решить для себя: «Я тоже художник». Отчего нахлынули художественная апатия и прагматизм? Неужели все определено только деньгами? Нет. Мне кажется, что тут и государство играет гнуснейшую роль. Правительство строчит свои постановления, циркуляры, относящие искусство к банно-прачечным комбинатам. Убивают искусство каждый день в силу собственного невежества. Искусство официально опущено до уровня нужд муниципальных. Гарри Бардин остроумно заметил: «Значит, игровой кинематограф — это большая нужда, а мультипликация — малая?». Это когда же искусство обслуживало? Настоящее искусство даже в самые реакционные времена не ходило в обслугах!
       — Но в чем конкретно выражается эта политика низведения искусства в сферу обслуживания?
       — Формально — в новых циркулярах, регулирующих взаимоотношения между государством и производителем. Заметьте: не художником — его государство в упор не видит. Продюсеры, представляющие студии, — нынче всему голова…
       — Но есть программа, по которой на анимацию выделяются ежегодно деньги. В результате этой программы ежегодно возникают десятки фильмов, среди которых много приличных…
       — Правильно, приличные есть. Открытий — нет. Нет даже желания свершить открытие. Нет этого вскрика Караваджо перед Микеланджело: «Я тоже художник!».
       — Значит, проблема эта не столько государства, сколько самих художников, старающихся угодить продюсеру, телеканалу, покупателю…
       — Тут все связано. У меня впечатление, что авторы загнаны в тяжелое сумрачное состояние, при котором отмирает художнический рефлекс… Пример — Степа Бирюков, сделавший восхитительную картину «Соседи». Но делал-то он ее шесть лет. Вы можете меня упрекнуть: «Не тебе говорить, сам увяз…». Хотя в советские времена в качестве режиссера за шесть лет я снял 60 минут мультипликации. Тогда мне не надо было заботиться о хлебе насущном, то есть быть под грузом проблем, истребляющих творческое время нашей маленькой студии: где деньги достать, аренда, целый воз хозвопросов. Чудовищно непроизводительный расход жизни. Так вот, в результате непродуктивного расхода творческой энергии откуда у того же Степы Бирюкова может появиться азарт на новый фильм? Да и кто же ему денег «дасть» на новую творческую идею и непредсказуемый результат?
       Миша Алдашин сделал свои первые уникальные фильмы «Келе» и «Рождество», а потом увяз в производственной рутине. Делает фильмы хоть и остроумные, качественные профессионально, но это уже поток, пусть выходящий из рук одного режиссера. А как он делал «Рождество»… Когда почувствовал, что не туда идет, выгнал всю группу в отпуск. Сидел запершись месяц, мучил раскадровку… Был азарт, потребность рвануть в неизведанное. Он потом мне говорил, что хотел сделать фильм лучше «Сказки сказок». Для художника это хорошее ощущение. Не просто соревновательность. Стремление превзойти, открыть тайны позволяет прыгнуть вверх.
       Сегодня мне рассказывали, что в Госкино существует творческое жюри. Дальше экономический совет, а теперь введена третья инстанция… Самая омерзительная: тебя выставляют на торги..
       — Вы имеете в виду так называемый тендер, который студия должна пройти, чтобы запустить фильм?
       — Скажу определеннее: тебе смотрят в зубы, как невольнику. Просто какая-то хижина дяди Тома. И кто решает? Некто, приблизительно понимающий в искусстве. Пусть они подобным образом определяют судьбу цементного завода или мусорной свалки. Но судьбу уникального произведения? Представьте, Гоголь заявляет: «Пишу «Шинель». Ладно, дорогой, старайтесь, мучайтесь на здоровье. А вы, Федор Михайлович, напишите-ка тоже «Шинель». Вот уж мы разберемся, какая «шинелька» получше сошьется, подешевле. Но главное, за какую подороже можно слупить… Дикость. Кто это придумал? Невежды. Почему это подписывает президент? Сейчас хотят замкнуть в камеру циркуляров сам факт художественного движения.
       — Складываем вроде все правильно: сюжет, хорошую картинку, монтаж. А в результате не сходится. Остается лишь самоудовлетворение…
       — Зато все это совпадает с направлением тех самых циркуляров, которые для нужд населения… А что тебе? Кормят. И деньги приличные. И продюсер доволен. И канал покупает.
       — Значит, ты «в полном формате».
       — И незаметно обрастаешь этой «толщиной» таким образом, что тебя уже не остается. И окажется, что не способен уже воспринимать то, что делают другие. Когда появится что-то новое, как Хитрук, который опрокинет все наработанное, устоявшееся, у тебя это вызовет лишь злобу. Потому что напомнит, что когда-то и ты был талантлив, свеж. «Рвался из сухожилий», а не сделал…
       — В 60-е, возможно, вам было легче. У вас еще была аудитория. Та самая, что в Политехническом собиралась, потом в Малый зал «Пушкинского» кинотеатра простаивала в очереди, чтобы посмотреть раритетные мультфильмы. А сегодня где она? Аудитория сжалась, как шагреневая кожа.
       — В этом исчезновении аудитории мы сами виноваты. Это драма и позор нашего времени. Если говорить об игровом кино, то кто делает аудиторию? «Ночной дозор» в паре с «Дневным». Прямо какие-то «охранные вышки» над страной. Что, после этого художественного «сумрака» аудитория будет смотреть «Листопад» или «Жил певчий дрозд»? Да она даже не поймет, в чем там дело. Ритма этого не примет. Атмосферы, в которую надо погружаться. Вчера у меня был вечер, показали «Шинель»… И кто-то с места спросил: «А как у вас сейчас?». «Да трудно. И материально. И мне с самим собой трудно. Ничего готового нет. Каждый день надо быть в состоянии новизны». И человек этот так доброжелательно: мол, да ладно, старик, порешаем проблемы-то… Не могу объяснить, что встречаюсь с физикой тонких материй, когда даже твои духовные силы не способны вообразить то, что обязаны делать руки и голова. Этот момент не объяснить человеку без нерва, у которого «не звенит струна в тумане…».
       — Раньше существовала система координат, в которую вписывались и мастера, и дебютанты…
       — Система координат была не только внутри студии. Если мы считаемся культурной нацией, в чем уже приходится сомневаться, почему ж так происходит, что эта культурная нация позволяет закрывать музеи, библиотеки. Зато попса цветет и пахнет. Почему с таким циничным равнодушием государство смотрело на драму потопления Музея кино? И ведь снова кто-то был в этом сильно заинтересован. А сколько времени нужно, чтобы музей возродился? Почему в Токио процветает Музей мультипликации? А как бережно они его собирали: раскадровки, эскизы, акварельные наброски. В результате это живой дом, дети там щебечут с утра до вечера. Очередь расписана на много месяцев вперед…
       
       Лариса МАЛЮКОВА, «Новая Газета»