Евгений Мигунов Евгений Мигунов

О РОМАНЕ ДАВЫДОВЕ

Очень мало места я уделил Роману Давыдову, очень цельному, самобытному, наивно-примитивному в выработке концепций своего творчества человеку; «технарю», новатору, смельчаку.

С ним я познакомился с первых дней моей работы на студии. Интеллект его, перегруженный массой проблем - нужных и ненужных, множеством нерешенных вопросов, на которые нигде нет ответа, невозможностью их обсуждения с весьма «примитивным и не умеющим рассуждать» окружением, пробивался к контакту со мной - новым человеком в студийной среде. И вроде бы - «разнообразно-интеллигентным».

Романа всегда влекла стилистика и эксцентрика. Соединение несоединимого в единый стилизованный и схематизированный строй, единую оболочку - была его и сила и слабость.

Очень смешно он оформил свое жилье: - выкрасил ультрамарином паркет, а потолок сделал киноварно-красным. Ходить по синему полу его комнат было страшно неудобно. Глазомер не рассчитывал расстояние, пол казался дальше, и поэтому люди спотыкались, как на лестнице в темноте, когда кончаются ступеньки.

Он до самозабвения любил форму и равноусловность графики своих картин. Схематизацию и штриховые модули своих персонажей он приводил к сквозному единству утолщений и утоньшений. От этого - действие в его сценах и картинах приобретало ненастоящесть и безжизненность. Можно сказать, что из его «козлов» и «бобров» кровь не текла. А сухость и жесткость образов - не волновала.

От этой его особенности ему было трудно вписываться в общую «пластическую атмосферу» фильмов, где он работал одушевителем.

Стилизованное движение, стилизованная композиция, рационально построенная мизансцена, стилистическая «причесанность», изобразительное «упрямство» отличали его сцены от большинства сделанных другими.    

Он великолепно знал лошадей. Лошадь была его «коньком». Его «троечные» проезды, лихие скачки богатырей, конные атаки, красивые, четкие, разобранные по планам и безупречные по рисунку и анатомии, были украшением любого фильма, в котором требовалось «одушевление» лошадей.      Так же хорошо знал коней и Гриша Козлов. У них с Романом были просто соревнования за качество сцен. Но козловские галопы и рыси были менее схематизированы и более непредсказуемы, чем романовы.     Той стройности и чеканности, которыми блистал Давыдов, у Козлова не было. Рисунки Козлова были свободнее, динамичнее и мягче («макароннее», как у нас говорили).
   
Был еще один постоянный «наедник» - Коля Федоров. Но тот часто не знал, что такое организованное, ритмизированное движение, стилизованная схема, подчиненная музыкальному мотору. Случайное, аморфное, но эффектное воздушное перемещение его «гривастых и тонконогих» было менее впечатлительно.

Роман легко справлялся и с бегом других животных. И, конечно, не только с бегом. Он прекрасно знал и конструкцию, и анатомию животных. Силуэты и позы животных в его компоновках никогда не выглядели случайными. Он рисовал шаржи на то или иное животное, с отбором самого характерного и единственно приметного. Но шаржи эти не носили комического характера, а были серьезными и суховатыми.

Не понимаю, почему так скромно был оценен главный труд его жизни - «Маугли»? Я считаю этот фильм Романа несомненным и этапным достижением советской анимации.

Рома как-то по-детски радовался своим находкам. Охотно делился ими со мной, зная, что я оценю их по достоинству или «раздолбаю». И, во всяком случае, не останусь равнодушным.

Он отважно брался за противоположные до ужаса сюжеты. Ему нравилось мучиться с разрешением стилистики и материала. Попробовал себя и в объемной анимации.

Он ранее других сделал сценку в фильме М. Пащенко «Когда зажигаются елки», создав «иллюзию параллакса» (сдвига планов). Это сейчас называется «тотальной анимацией», т.е. все поле экрана и действие на нем изобразительных элементов «фазовано».

Иногда он выглядел глуповато-наивным и по-телячьи добрым. Особенно, когда пьянел.     Был мастак и на поделки. Ко всеобщему удивлению сшил себе нелепую - шариком - куртку из какой-то старой цигейковой шубы (тещиной, что ли), и ходил в ней зиму 45-46 г. Любил слово «техницки» (технически). В одном из фильмов своих «оснастил» этим словом умельца Фоку. Отпустил себе бороду. При его скошенном, безвольном подбородке - она ему очень шла. Особенно с трубкой, которую он с фасоном посасывал, что придавало ему солидности.

При заказе сцены очень подробно и точно оговаривал требования. Он был работоспособен и трудолюбив беззаветно.
   
Очень большую, почти дублирующую режиссерскую, роль сыграл в работе над «Песенкой радости», возобновленной в производстве. Мстислав Сергеевич Пашенко, режиссер и автор замысла этого фильма, был в очень скверном физическом состоянии и без активной помощи Романа и нас с Толей Сазоновым, вряд ли бы осилил этот довольно сложный фильм. Режиссерская экспликация и разработка сцен в Ледяном Замке Царицы Ночи, и основные сцены ее действий, как и типаж, и характер, были целиком делом рук Романа. И вообще, его вклад, в копилку достижений «Союзмультфильма» и успех режиссеров, у которых он работал, позорно низко оценен. И у меня, нет-нет, просыпалось угрызение совести от своей неблагодарности за те советы и инициативную помощь Романа, которые помогли мне существовать и быть уважаемым работником «Союзмультфильма».

Я надолго расстался с ним и не виделся с 1961 года по 1975 г. Он перенес тяжелый инсульт и прединфаркт. Когда я встретил его на Савеловской эстакаде, возвращаясь домой из «Крокодила», и окликнул, он... не узнал меня. Долго и подозрительно вглядывался в мое лицо... Потом, когда я довольно подробно напомнил ему о нашем прошлом и совместной работе, фактах и фактиках, он вдруг просветлел... И, как-то конфузясь и страдая, как бы извиняясь, сказал: - «А ты знаешь, я даже рад, что умру от благородных, а не от вонючих болезней. Инфаркт и инсульт - все-таки лучше. А ведь я теперь тебя совсем вспомнил. Ты же - Женька Мигунов? Я подтвердил. Но напоминать ему, что я только сейчас рассказывал об этом, не стал. И мы попрощались. Навсегда...
   
Но я решил снова встретиться с ним на страницах этой тетради.

21 июня 1997г.