Выборгский фестиваль традиционно представлен конкурсными программами игровых, документальных и анимационных фильмов, то есть всеми видами кино, из которых складывается кинематограф в целом. И это принципиально, когда речь идет о возрождении отечественного кино, потому что дает возможность в полном объеме увидеть масштабы этого процесса. Восстанавливается справедливость по отношению к документалистам и аниматорам, без их фильмов картина не будет объективной. “Окно в Европу” обращено ко всем, кто делает кино, и это главное достоинство кинофестиваля, бесспорно.

Наряду с конкурсом анимации, внеконкурсный показ включил в себя несколько мультсборников. Авторы этих сборников – режиссеры, которые на сей раз оценивали конкурсную программу анимационных фильмов. Так что, если кому было интересно узнать “а судьи кто?”, то не надо далеко ехать, по крайней мере, за пределы Выборга. По-моему, здорово придумано. Хотя на самом деле, эти имена – Михаил Алдашин, Наталья Дабижа и Владимир Тарасов - довольно внушительны, и сами по себе говорят о многом. Не воспользоваться такой ситуацией, и не поинтересоваться у них, что происходит сегодня в анимационном мире, было бы опрометчиво. Несмотря на то, что все трое членов жюри согласились ответить на мои вопросы, выкроить время для интервью оказалось непросто. Вот уж эти аниматоры, поистине кинематографисты: они были на всех просмотрах практически всех программ фестиваля!

Наталья Мазур: Михаил, на пресс-конференции вашего жюри вы сказали, что сейчас выпускается огромное количество анимационных фильмов...

Михаил Алдашин: Не маленькое. У меня ощущение, что не меньше, чем в советские времена.

Н.М.: Но тогда все было сосредоточено на “Союзмультфильме”…

М.А.: Да, все было централизовано.

Н.М.: А сегодня вы представляете себе картину анимационного производства в целом?

М.А.: Всю продукцию представить невозможно, но основная часть просматривается, поскольку есть, так скажем, стационарные студии. Это -  студия Бардина, две студии в Свердловске (одна - зависимая, другая – независимая), “Пилот”, студия Орловой «Анимос», ещё есть «Аргус», в Питере – «Мельница», на которой сделали «Карлик-нос» и где работает Бронзит. Ещё есть активные ребята на студии ЦНФ, которой руководит Зернов. Активно действует “Мастер-фильм”,— это два продюсера, Герасимов и Маясов, которые выдают бесконечное количество анимации. Они всех, кого могут, подгребают и дают возможность работать, не настаивая на каких-то конкретных традициях, их дело - найти талантливых людей, умеющих делать кино и привлечь финансирование. Естественно, при таком способе производства бывают яркие вещи, бывают и откровенно слабые.

Н.М.: Можете привести примеры?

М.А.: Примеры у меня есть, но я давно понял, что никому не стоит навязывать свою точку зрения на то, как должно развиваться искусство. Это все-таки не сталелитейная промышленность. Кино каждый волен делать так, как ему хочется. Но каждый соответственно должен и отвечать за то, что наваял. Но здесь никого не хочу публично носом тыкать. Если кого интересует моё мнение – подойдут и спросят.

Н.М.: У аниматоров бывают премьеры?

М.А.: Премьеры периодически устраивают в Доме кино, но с опозданием, когда фильм уже прошел по фестивалям, в том числе международным.Но это, как я понимаю связано больше с пассивностью самих производителей, то бишь режиссёров и их продюсеров. Телевидение иногда показывает фильмы, но не активно.

Н.М.: На ваш взгляд, анимация развивается в традиционном ключе?

М.А.: Знаете, как говорил Черчилль: тот, кто консерватор в молодости, тот трус, а кто радикал в зрелом возрасте, тот - идиот. Что-то в этом роде. Соответственно, когда человек вырастает, и не понимает, что к чему, то ничего здесь не поделаешь. Я придерживаюсь традиционного искусства. Потому что для жизни душевной – я не буду говорить “духовной” – важны вещи, которые трогают. Но, опять же, я только по себе могу судить.

Н.М.: Когда у вас впервые появилось желание заняться анимацией?

М.А.: В студенческие годы, когда учился на художника-постановщика игрового кино.  Пообщавшись тогда с режиссерами, понял, что они мало представляют для меня интерес в сотрудничестве. Мне казалось, что я – художник все-таки неплохой. А в результате, выкладываешься, а в твоих декорациях, интересных в изобразительном смысле, снимается непонятно что. Единственное, что оставалось – самому стать режиссером, но на тот момент мне, может быть, излишне утонченному и чувствительному человеку, не хотелось лезть в эту постановочную помойку, общаться на съемочной площадке, как правило, с пьяными рабочими, ну и т.д. Это все слишком грубо и далеко от искусства. Я закончил институт в 1987 году, хороших фильмов тогда выходило мало. И я для себя решил: лучше сделаю мультфильм, буду сам режиссером. Если выйдет какая-нибудь дрянь, по крайней мере, никого не буду ненавидеть, кроме себя. И сделал маленький мультфильм, не могу сказать, что шикарный, блестящий. Но благодаря этому меня приняли на Высшие курсы режиссеров и сценаристов на отделение анимации. Я учился у Норштейна, Хитрука, Назарова. Бардин тоже преподавал, Хржановский. Это было хорошее время. Мои педагоги называют наш курс “звездным” в том смысле, что там конкретно учились сегодняшние “звезды”: Я имею в виду не себя, конечно, хотя меня в однажды в журнале «Искусство кино» прозвали “живым классиком”.

Н.М.: Кто же эти “звезды”?

М.А.: Саша Петров, Ваня Максимов, Тумеля, – это из тех, кто активно «действует». С нами училось много белорусов, казахов. Это было время, когда Норштейн не снимал кино, и поэтому уделял нам много внимания. Для меня это “медовые месяцы” моей жизни. После Курсов я как-то по инерции продолжал делать кино довольно долго и вроде бы снял не очень плохие фильмы.

Н.М.: Это вы так скромно говорите о себе, естественно...

М.А.: Я говорю, у кого я учился! Вот вы спрашивали меня о примерах, так вот они живые примеры – Хитрук, Назаров, Норштейн – уровень, о котором можно мечтать!

Н.М.: Поскольку в свое время “постановочная помойка”, как вы сказали, оттолкнула вас от игрового кино, и вы предпочли работать в анимации, то можно предположить, что вам удалось сохранить особенности характера, и вы по-прежнему человек – чувствительный и ранимый?

М.А.: Я мутировал, и уже нормально чувствую себя в этой помойке. Я занимался много рекламой, а это та же самая площадка, те же проблемы. Так что я давно потерял невинность. У меня немало рекламных роликов со спортсменами, спонсором которых был олимпийский “SAMSUNG”. Снимал Алину Кабаеву, и этим горжусь. Помню, тогда времени было в обрез, надо было снять три ролика в один день. А у нас был еще другой чемпион, и надо было снять, как у него диск вылетает из руки. Мы ему поставили в спортзале деревянный щит, а он в него все время не попадал, диск улетал то в кресло, то еще куда-то, щепки летели во все стороны. Это был такой мощный, огромный атлет, я ему говорю: “Слушай, старик, вот стоит стенд, попади, пожалуйста, в него”. А он мне отвечает: “Я – больше на расстоянии, по поводу точности – это не ко мне”. В общем, было забавно. А Алину снимал, - ролик короткий, даже музыки не было, я ей просто сказал: “Попрыгай что-нибудь из своей программы, мне все равно”. Ну, она покрутилась, повертелась, мы потом смонтировали под музыку, сделали разные эффекты, по-моему, интересно получилось.

Н.М.: Понятно, что финансовая сторона вопроса играет немалую роль и в жизни, и в творчестве. Реклама – это хорошо оплачиваемый продукт, тем не менее,  вам было еще и просто интересно себя попробовать на этом поприще?

М.А.: Нет, дело в том, что я вернулся из Америки, где тоже делал рекламный ролик, заработал немного денег, и снял еще один фильм. А это был момент, когда упали русские деньги в десять раз. Что случилось со мной в это время? У меня были спонсоры – хорошие люди, для меня, по крайней мере (для государства – вряд ли, потому что потом директора Всероссийского биржевого банка и его коллег преследовали за какие-то там нарушения). Они устроили мою выставку, поскольку я еще живописец, и купили серию моих картин, то есть в среднем по полторы тысячи долларов, десять картин. Я должен был получить эту сумму рублями, но пока ездил в Америку, деньги превратились в другую сумму, которая стала гораздо меньше. И моя зарплата на студии в четыреста рублей уменьшилась в десять раз. В течение года получал сорок рублей в месяц, проел деньги, которые заработал в Америке, а тут мои друзья позвали меня делать рекламу, и я начал снимать. Значит, подумал я , с анимацией – все, поскольку там не заработаешь, по крайней мере порядочным способом нельзя было заработать, никого не обманув, и не лукавя.  Мне не нравится образ - есть один черный хлеб. Хотя это жутко вкусная вещь на самом деле, я иногда и сейчас ем один черный хлеб, потому что мне просто нравится. Но вот ощущение того, что ты совсем на мели, мне не понравилось. Реклама, как известно, все-таки достаточно кормит, я года два занимался этим делом, поднаторел, и мало того, еще благодаря рекламе, нашел деньги на свой следующий фильм.

Н.М.: По ходу выясняется, что вы занимаетесь еще живописью...

М.А.: Я ведь во ВГИКе учился, я – живописец, у меня были выставки. В каталоге русских художников, который продается в магазинчике ЦДХ, по рейтингу числюсь под цифрой “А - 4”. “А-1” – это Малевич, Кандинский, словом, все приличные люди перечислены. “А-4” - это “подающий надежды”, в общем, тоже неплохо, притом, что не выставляюсь с 1996 года. Меня, очевидно, переносят в реестре, поскольку не умер, я продолжаю подавать надежды. Вот у меня сейчас планы – закончу новый фильм и хочу написать  сто картин.  Вот как, например, у Хокусая, - “Сто видов Фудзи”.

Н.М.: То есть существует уже конкретный замысел...

М.А.: Я же сказал, что не пишу с 1996 года, с тех пор прошло восемь лет, а у меня с собой, видите, все время тетрадочки. Постоянно рисую, прикидываю, что я могу еще написать. И этих тетрадочек у меня уже не одна, там всякие идейки, замыслы, много чего интересного. Если нарисовать то, что там понапридумано, это уже будет сто картин как минимум.

Н.М.: Интересно,  что вас привело во ВГИК?

М.А.: Я хотел поступить в Полиграф, но меня туда не приняли, не прошел даже предварительного отбора перед творческим конкурсом. А мой друг детства, сосед по подъезду Леша Качура перевелся из ЛИКИ во ВГИК и учился на киноведческом факультете вместе с Олегом Коваловым, Сережей Лаврентьевым, в общем, толковый был курс. И он мне рассказал про художественный факультет во ВГИКе. А я когда слышал про ВГИК, для меня это было, как про Монблан, что-то такое недосягаемое,

Элитное, как будто в облаках сидят какие-то волшебные люди и творят... Я Леше говорю: “Да, ну, что ты, мне во ВГИК? С суконным рылом да в Калашный ряд?”. Ведь там основное требование при поступлении – среднее художественное образование, а у меня не было никакого. Я учился по книжечке “Основы изобразительной грамоты”, мне ее майор подарил на военной службе в знак благодарности, что стенгазету нарисовал.

Н.М.: Но все-таки вы уже рисовали?

М.А.: Да, занимался самообразованием. Наивно, но старательно. И вот по стечению обстоятельств попал во ВГИК. Надо сказать, что было довольно трудно без подготовки пожирать такое количество информации.

Н.М.: У кого вы учились?

М.А.: По живописи – у Бориса Михайловича Неменского, дай, Бог ему здоровья, он до сих пор преподает, я часто его встречаю во ВГИКе.

Кстати, вот чем я горжусь. Когда еще Лазарук был проректором ВГИКа, по-моему, он меня попросил или сам Александр Васильевич Новиков, нарисовать эмблему вгиковского фестиваля. И я нарисовал, даже помню, как это придумал. Я тогда рисовал портреты на Арбате, и у меня был приятель - дворник арбатский и художник – Мурад Аманов.Он теперь тоже режиссёр-аниматор, интересно, правда? Так вот я у него ночью сидел, на втором этаже полуразвалившегося двухэтажного здания, которого сейчас уже нет, нас ели комары, и мне пришло в голову… Я вспомнил фильм Дзиги Вертова “Человек с киноаппаратом”. Пошел в фильмотеку ВГИКа, взял фильм, посмотрел на монтажном столе и выбрал кадр, где Вертов идет с киноаппаратом. Буквально аккуратненько обвел этот кадрик - настоящий, нестилизованный. Человек идущий с киноаппаратом по пленочке – эта эмблема фестиваля сохраняется до сих пор. Мало того, ее даже отлили в бронзе и сделали фестивальным призом. Я считаю, что это лучшее, что можно было придумать.

Н.М.: Следовало бы обнародовать авторство во вгиковском фестивальном каталоге...

М.А.: Да ладно, я не тщеславен. Как-то Новиков увидел меня в институте, завел к себе в кабинет, там, в углу стенд стоит, и показал приз. Может быть, когда-нибудь дадут, когда я совсем старенький буду, за заслуги перед Альма-матер, мне будет приятно.

Н.М.: Так что же было после ВГИКа?

М.А.: По распределению попал на киностудию Горького, но пришел к начальству и сказал, что не буду там работать – “извините, но у меня другие творческие планы”. Я тогда уже познакомился с Норштейном, и он сказал, что возьмет меня на Курсы. По счастью, мне попались порядочные люди и отпустили без вопросов, хотя я боялся попасть между шестеренок. Ведь тогда во всю еще действовала бюрократическая машина, и так могло завернуть, что не выпутаться. В общем, обошлось, и я стал учиться на Курсах.

Н.М.: И защитили еще один диплом. Что это было? 

М.А.: Нас, режиссеров-аниматоров разбили на группы, и мы сделали по одному короткому фильму. Наши мастера умудрились пропихнуть это в план “Союзмультфильма”, там было свое болотце, потому что каждый хотел делать кино, поднялась буча. Мы вместе с Пээпом Педмансоном сделали “Келе”. Был еще один парень – Егор Высоцкий, но он потом ушел в театр на Таганке и стал актером, по-моему, и сейчас там работает. А где-то через пол года, мне позвонили из “Пилота” и сказали, что Татарский мной интересовался, хотел бы, чтобы я у него работал. Ну я и пошел, и до сих пор с ним сотрудничаю.

Н.М.: Стало быть, ваши планы не противоречат  планам студии? Как вообще это происходит?

М.А.: Никаких планов нет. На самом деле я после этого еще два раза бросал анимацию, но это уже отдельная история. И в Америку уезжал навсегда, все было.

Н.М.: Но ведь интересно...

М.А.: Конечно. Но пожалею читателей.

Н.М.: В анимации чаще всего режиссер и художник – это один и тот же человек...

М.А.: Но я ведь художник по первому образованию, естественно, что у меня это так.

Н.М.: Вопрос вот в чем: в процессе работы над фильмом режиссер Алдашин ведет за собой художника или наоборот – художник Алдашин “подсказывает” режиссеру?

М.А.: Конечно, режиссер, а как же? Дело художника – найти изобразительное решение, адекватное замыслу. Но поскольку в голове я все-таки художник, бывает так, что увижу какую-нибудь картинку в жизни и отталкиваюсь уже от нее.  Например, когда делал “Рождество”, увидел в книге “Руки в искусстве” одну картиночку, которая меня и подтолкнула к созданию фильма. Это где-то десятый век, готический барельеф, расположенный, по-моему, с внешней стороны какого-то собора, не помню какого, не имеет значения. Три короля лежат в одной кровати (я это и сделал в фильме), лежат в коронах, двое спят, третий – нет, потому что рядом стоит ангел и пальчиком трогает мизинчик его руки, которая находится поверх одеяла – момент прикосновения. Все это грубо изображено, почти как лубок. А другой рукой ангел тычет в звезду, которая в окошке, огромная, как ромашка. Ведь обычно как? Родился Христос, пришли откуда-то три мудреца, увидали звезду и пошли все вместе толпой. А то, что этих мудрецов пришел будить ангел, и что все они лежали в одной кровати (ясно же, что это вынужденное композиционное решение, потому что надо было как-то объяснить, что их трое) - об этом моменте пробуждения никто даже не писал. Думаю, боже мой, это ведь кто-то выдумал?! В общем-то, апокриф, почти еретический сюжет, по крайней мере, для православия, Мой фильм “Рождество” до сих пор не показывают на Первом канале, потому что беспокоятся по поводу имиджа православия. Православные  ведь страшно не любят католиков. Хотя фильмы про всякую нечисть показывают спокойно. Вампиры жрут людей и кровище хлещет, а  католические священники олицетворяют добро и спасают мир – это нормально. А то, что, и у меня в фильме ангел ест грушу – это нехорошо, ангелы не едят груш. Какая-то странная позиция, я этого не понимаю. Тем не менее, вот такие вещи, как у меня случилось с этой картинкой, часто наталкивают на размышления, и приводят к рождению замысла. Думаю, что такое бывает у всех: кто-то, где-то, что-то увидел. Как-то это зажгло, чиркнуло, искру высекло...

Знаете, у меня во ВГИКе было два замечательных профессора – Глеб Константинович Пондопуло и Валерий Степанович Уколов. Один преподавал марксистко-ленинскую философию, а другой – марксистко-ленинскую эстетику. Все бы были такими марксистко-ленинскими педагогами! Пондопуло преподает во ВГИКе по сей день, а Уколов давно бросил педагогическую деятельность, занимается вместе с женой историей старинного русского романса, открыли множество имен, концертируют. Кроме Неменского, это два основных человека, которые как бы сделали мою жизнь. Были у меня всякие неправильные установки сначала, так скажем. Но когда рядом были такие люди, которые мне говорили: “А ты “Смерть Ивана Ильича” прочти, там все написано”, то, глядя на них, я поменял многие вещи в голове. Надо каждому давать читать “Смерть Ивана Ильича”. Если человек не понял ничего и продолжает суетиться, Бог ему судья.

Н.М.: То есть у вас в жизни существуют авторитеты?

М.А.: Да, это как вторые родители. Первые сделали все, что смогли: родили, вырастили. Кровная связь – это другое. А вторые... Если б не они, кто знает, как бы оно все сложилось. Думаю, что у каждого человека такое может быть.

Н.М.: Ваши фильмы продаются?

М.А.: В принципе, не продаются. Но я проявил такую инициативу: на деньги студии напечатали тысячу кассет “Букашек”, фильм вроде бы мог быть коммерчески достаточно успешным. Честно говоря, просто устал всем переписывать, бесконечно раздаривать тоже не могу. Цена кассеты всего сто рублей, желающие могут купить, у нас на студии еще остались кассеты. “Рождество” чаще покупают, я тоже напечатал на свои деньги двести кассет, чтобы люди могли иметь фильм. Кассеты хорошего качества, цена почти равна себестоимости работы. А промышленно, на DVD пока не выпускали, но в планах это стоит.

Н.М.: А за рубежом покупают ваши фильмы? Они пользуются спросом?

М.А.: За рубежом покупают. К примеру, “Рождество” было куплено на ТВ почти всей  Европой и Америкой, это отчасти вернуло затраты. Французы купили “ Букашек” для кинопоказа. На самом деле за рубежом надо наши фильмы предлагать, многие не знают, что можно купить, но это отдельная история.

Н.М.: Если заняться этим вопросом, можно выйти на самоокупаемость фильма?

М.А.: Думаю, да, просто у нас мало кто этим может заниматься. Мне кажется, Бардин умеет, я правда, в подробности не вникал, но по относительному благополучию его студии можно судить, что он умеет. В общем, это отдельная работа. Очень трудно быть на собственных похоронах еще и музыкантом: либо в гробу лежать, либо за гробом идти. Сделаешь фильм, да еще его и продавай – это уж слишком. Изотрёшься в суете… 

Н.М.: У вас нет своего продюсера?

М.А.: У нас есть директор студии, есть продюсер, который занимается производством, а такого продюсера, как в игровом кино, который занимается продвижением фильма, - нет. У нас в России, по-моему, вообще, нет таких, по крайней мере, ярко успешных. Но как я понимаю, любой “игровой” продюсер, если б захотел, мог бы им стать. Просто никому не интересно, потому что это – затратное производство, или мало прибыльное.

Н.М.: Существует ли отдельно детская и взрослая анимация?

М.А.: Конечно, есть детская, а есть взрослая.

Н.М.: Когда вы приступаете к работе над фильмом, какую задачу вы ставите перед собой в этом смысле?

М.А.: Стараюсь, чтобы фильм был и для детей и для взрослых. На самом деле есть возможность, чтобы дети нашли там свое, и взрослым было не скучно, но это – идеальный вариант. Хорошее кино - если взрослый не идиот и ребенок тоже не дебил - смотрят все. Например, “Винни-Пуха” я до сих пор смотрю с огромным удовольствием, так же как и хитруковского “Бонифация”, и “Варежку” тоже. Норштейновские фильмы, назаровские – для кого они: для детей, для взрослых? Для людей!

Н.М.: То есть это разделение не совсем правомерно?

М.А.: Есть, конечно, ценз содержательной сложности, но он может быть многоуровневый. Можно считывать фабулу и гэги и смеяться над тем, что человек ударился головой об стену, в то же время может быть, еще какой-то контекст, более глубокий. Как у Чаплина.

Н.М.: Но вам важно, чтобы этот контекст  прочитывался?

М.А.: Да, и по-моему это у меня получается.

Н.М.: В принципе, динамика заложена в природе анимации, но ваши фильмы сверхдинамичны. Вы ставите перед собой такую задачу отдельно?

М.А.: Не сказал бы.

Н.М.: После просмотра ваших фильмов возникает желание вернуться назад, открутить ленту, рассмотреть...

М.А.: Правда, что ли?!

Н.М.: Я тоже говорю только о себе, возможно, для других это не так.

М.А.: Нет, в чем-то вы правы. Ведь когда профессионально делаешь кино, то видишь очень быстро – то есть мое зрение быстрее, чем у нормального человека, и вполне возможно, что такая проблема есть. А какой фильм конкретно вы имеете в виду?

Н.М.: И даже “Букашки”, хотя понятно, что как раз  букашкам свойственно быстро передвигаться.

М.А.: На самом деле в “Букашках” есть ощущение немного завышеного темпа, это кино – совместное производство, в нем участвовал американский продюсер, и заданный там темп – обычный для зарубежного анимационного сериала, где все быстро шевелиться. Потом, это не созерцательное кино, поэтому дети смотрят нормально, успевают.

Н.М.: А букашки – тоже “люди”?

М.А.: Конечно, они тоже люди в том смысле, что они что-то чувствуют. Но это не я придумал.

Н.М.: А что вам дорого из того, что придумано вами? Что у вас самое любимое?

М.А.: Не совру, если скажу, что это то, что еще не сделано, но уже придумано. “Мечты, мечты, где ваша сладость?!”. Приятно мечтать,… вот я придумал несколько фильмов, и мечтаю, как я буду их делать, какие они будут замечательные... А потом, когда делаешь, то видишь, что не можешь сделать то, что придумал. И начинаешь все тихо ненавидеть.

Н.М.: Что мешает реализоваться мечте?   

М.А.: Ограниченность - я всего лишь человек. Один раз было у меня ощущение краха всей затеи, непосильности, то есть кино вообще не получалось , как я хотел. И я сидел вечером в машине около дома и ненавидел все дико, и себя, и своё кино; был в крайнем расстройстве, даже домой не хотел идти, так мне все было отвратительно. И тут, хотя я не крещенный, крикнул куда-то вверх: “Господи, ведь я всего лишь человек!”. Фильм как оказалось, вышел не так уж и плох,  как мне потом сказали. Мало того – лучшее, что я пока сделал. Я поверил – со стороны виднее. Тем более  что говорили мне это люди далёкие от желания делать комплименты, скорее наоборот. Но я то помню, что мне грезилось и знаю, где я сдал, потрафил слабости своей… В фильме не больше половины реализовано. Вот уж и правда «размечтался». Думаю, что нет смысла дальше давать объяснение на этот счет.

Н.М.: А замыслов много?

М.А.: На самом деле не мало. Но нужно соизмерять свои желания с возможностями.

Н.М.: Настало время новых компьютерных технологий...

М.А.: А я сделал последний фильм с использованием трехмерной графики. Как сказала Света Ким из Музея кино, когда я ей показал материал: “Первый раз вижу компьютерный фильм, который непротивно смотреть”. Она, как человек, воспитанный на традиционном изображении, не увидела компьютерности. Это как раз кино, которое сделано преимущественно для детей, скоро мы его заканчиваем.

Н.М.: Разве в “Букашках” не был использован компьютер?

М.А.: “Букашки” все-таки рисованное кино, то есть всё нарисовано руками, вся анимация, потом покрашено и собрано в комъютере. Новый фильм – в буквальном смысле объёмная компьютерная перекладка с разными световыми эффектами, кино, сделанное в трехмерной графике. Мне было интересно это делать.

Н.М.: Все-таки интересно?

М.А.: Да, но мне хотелось доказать, что компьютер – это только инструмент, с помощью которого можно сделать хорошее кино, как я это понимаю. Не высокобюджетное, а просто нормальный фильм, который интересно смотреть.

Н.М.: То есть вы не открещиваетесь от этого инструмента?

М.А.: Ни в коем случае. Я взял за основу - русский лубок. Домики, люди, которых мы нарисовали, декор – все взято из лубка. Я прямо вырезал из лубка – узоры, полосочки, интерьеры, деревья, облака, всякие вещи, и по-своему все скомпоновал.

Н.М.: Это ускоряет процесс работы над фильмом?

М.А.: Знаете, нет. Чтобы хорошо сделать работу, нужно много времени. Вот дерево вырастить, – если даже около него сто компьютеров поставишь, оно не будет расти быстрее. Все равно все делаешь вручную, каждый кадр. Нельзя же компьютеру сказать: Сделай хорошее кино. Компьютерный персонаж не может сам двигаться, как живой. Аниматор сидит и прослеживает каждый нюанс движения, и знает, где и в какой момент персонажу моргнуть, где пальчиком дернуть, где головку наклонить. А компьютер этого не знает, и хорошие фильмы лишний раз это подтверждают. Многим людям кажется, что если изображение ползет через экран, то это уже анимация. Нет, это просто перемещающийся через кадр трехмерный объект. Компьютер – это как сложная кувалда, но ей тоже можно работать.

Н.М.: Как председатель жюри, вы смотрите всю анимационную программу. Вы получаете удовольствие от конкурсных фильмов?

М.А.: Получаю, но с трудом, потому что многие фильмы я уже видел. Это в детстве, когда смотришь кино и если оно тебе нравиться, хочется много раз видеть одно и тоже. Правда, удивительный эффект! А взрослому человеку это редко удается.

Н.М.: Но ведь что-то вы не видели?

М.А.: Я видел почти все, поэтому использую первое впечатление, и стараюсь уже не смотреть эти фильмы, чтобы не испортить картину, и иметь возможность сравнить с первым впечатлением от новых фильмов.

Н.М.: А свои фильмы вы любите пересматривать?

М.А.: Ну что вы! Я люблю их показывать, и наблюдать, насколько интересно людям, которые их смотрят. Меня интересует, работает это или нет. Вот повар, который, предположим, испек пирог, и знает, что сам-то будет его есть. А как другие? Это ведь важно.

Н.М.: Какая сегодня, на ваш взгляд, самая большая проблема в анимации?

М.А..: Понимаете, когда-то на месте Севастополя был город Херсонес. Его много раз разоряли, захватывали, жгли. Но этот город прекратил свое существование совсем по другой причине, не потому, что его сожгли, или он взорвался или разрушился от землетрясения. Херсонес был центром торговли, стоял на пересечении торговых путей, но эти пути сместились - город угас, обветшал, разрушился сам по себе и оттуда ушли люди. И он умер. С анимацией такая же история. И спасибо государству, что оно поддерживает. Я бы даже мог назвать конкретных лиц.

Н.М.: Так назовите...

М.А.: Я не очень хорошо знаю, всех, кто именно занимается распределением денег, но знаю, что в этом участвует Сергей Лазарук. Мы, кстати, с ним вместе, в одно время учились во ВГИКе, помню, как он со службы пришел, и мелькал в гимнастерочке в общаге, где мы жили… Я считаю, что это благое дело для анимации: если б не было этих денег, даже не знаю, что бы было, потому что рынка нет. А нет рынка – нет ничего.

Н.М.: Каким вам видится будущее анимации?

М.А.: Пока таким же. Во всех государствах анимация, особенно независимая, существует на гранты, фонды, на какую-то поддержку, которая распространяется на короткометражное кино. Телевизионные сериалы, художественные фильмы – это все отдельная история. Трудно сериал сделать предметом высокого искусства, да и полнометражный фильм тоже, поскольку нужна “касса”, хотя многие в игровом кино умудряются, как мне кажется. Но не берусь судить, не хочу обобщать.

Н.М.: Миша, а сколько у ваших фильмов призов?

М.А.: Много, у меня есть список. К примеру, “Букашки” получили, если я правильно считал, 21 приз. Мне, конечно, приятно, но я не чемпион в этом смысле.

Н.М.: Это важно - непременно быть чемпионом?

М.А.: Важно, что призы повышают самооценку  у  молодых, вообще очень поддерживает… Внимание приятно. Помню, как меня это сильно толкнуло вперед. Я снял “Рождество” только потому, что предыдущий мой фильм вдруг получил пару призов. И я тогда подумал: значит, это кому-то нужно, кто-то где-то это ценит?! А на тот момент я уже бросил анимацию и полностью ушёл в рекламу.И меня окрылило, правда. А сейчас мне это не очень важно.

Н.М.: Мне кажется, вы немного лукавите...

М.А.: Вот вы не верите, а зря. Вот мы сейчас сидим в жюри, выберем фильм, и дадим ему приз. Но это не значит, что этот фильм лучше всех. Это фильм, который понравился конкретно нам - четверым членам жюри, или точнее, большинству из нас. Все очень субъективно, я много раз был в жюри, и знаю, что это так. Конечно, приятно, когда тебе дают приз, другие люди смотрят, как на орденоносца. Но только тот, кто получал эти ордена, знает, за что их дали, и что происходило в тот момент, который привел к награде. А сама эта штука – это только внешний признак. Безусловно, это важно для рабочей карьеры, для пиара. Но это никак не влияет на качество следующего фильма. А вот если бы влияло, то тогда бы я радовался, что есть еще один приз, и значит, следующий фильм будет еще лучше.

Н.М.: Понятно, что здесь не может быть прямой зависимости.

М.А.: Ну, конечно, шучу,…а было бы неплохо, да?

Н.М.: А если серьезно – у вас нет желания отдельно написать о своих впечатлениях от Выборгского фестиваля в нашу газету?

М.А.: Я тоже об этом подумал,… но это будет частный взгляд на какие-то общие вещи,  не претендую на объективность. У меня плохая репутация – говорю то, что думаю, а меня за это упрекают в категоричности. Я просто не отказываю себе в праве судить по собственным меркам. Не считаю это достоинством, но недостатком это тоже не является. Лично мне дорого независимое мнение. Я хочу, чтобы люди,особенно которых я уважаю, которые для меня являются авторитетом, высказывали мне буквально все, что они думают о моих фильмах. Мне не надо, чтобы меня только хвалили, в общем, хвалить несложно, правда?

Н.М.: Будем считать, что мы с вами договорились.