Этот текст писался по заказу директора Государственного Центрального Музея кино Н.И.Клеймана и должен был носить прикладной характер. В тот момент, когда Музей находился в кризисе и сотрудники его ожидали неизбежного выселения из здания Киноцентра, проблематика Музея кино была одной из главных тем российской периодики. Н.И.Клейман попросил сотрудников фондовых отделов Музея описать свое видение музейной экспозиции «в идеале» - как это могло бы быть, если бы у Музея было собственное помещение и неограниченные финансово-организационные возможности. «Каким должен быть мой Музей кино».  Я, не будучи фондовиком, но два сезона проработав куратором анимационных программ, сам вызвался участвовать в этой несостоявшейся групповой публикации. Но, как всегда со мной бывает, я сделал не то, что просили. В момент, когда судьба Музея и его сотрудников висела на волоске, меня потянуло на исповедь. Я старался соблюсти поставленную задачу, но это удалось сделать только в центральной части этой статьи, а начало и окончание вышли очень личными и не совсем отвечающими теме, но отражающими тогдашнее настроение автора. В результате получилось нечто дисгармоничное, но предельно искреннее (даже в непривычной для публицистики степени). Первая часть этого текста – объяснение собственного жизненного выбора, последняя – признание в любви. А середина – несколько утилитарные выкладки в соответствии с заданным форматом. Кроме меня и Лены Долгопят желающих подключиться к этому проекту пока не нашлось, и публикация по-прежнему откладывается, а актуальность некоторых моментов статьи уходит. Не знаю, стоит ли это опубликования, но сам текст немножко жалко.

В пионерском возрасте я сильно увлекался биологией. Но меня занимали не физиология, не биохимия, не цитология, генетика, этология или бионика, даже не палеонтология в чистом виде – неизбежная страсть тинейджеров. Я «болел» систематикой. Я ходил по грибы в августовский подмосковный лес и наблюдал разнообразие лесной жизни - фауны, флоры, грибного мира, уже немного зная классификацию живых организмов, уже разделяя живое по «ведомствам» микробиологии, ботаники, микологии, зоологии, уже умея распределять организмы по таксономическим категориям. И глядя на это богатство, думая о нем, я воображал те утопические времена, когда наука совершит невозможное и соберет сведения о каждом виде, о каждом капризе природной фантазии – ископаемом, истребленном или ныне существующем, и сведет всю информацию в одном полном и исчерпывающем многотомнике. С иллюстрациями (фотографиями или рисунками, реконструирующими утраченные формы), указанием систематического положения, физиологии, строения, поведения и ареала (бывшего и нынешнего) каждой «живой твари» на Земле. Я фантазировал, каким будет дизайн этого издания, мысленно представлял себе макет, структуру, оформление, щупал пальцами воображаемые переплеты… Меня завораживала возможность подойти к шкафу, вынуть том, найти данные о любом виде, а потом отойти и обозреть все корешки, весь объем живого мира, ощутить каждый организм как часть единого целого. Или пролистать том за томом и проследить весь ход эволюции, перетекание форм, весь путь творчества Природы – от древнейших прокариот до высших млекопитающих. Или взять два разных тома, открыть на произвольно выбранных страницах и осознать место и связь каждого организма друг с другом, даже таких непохожих, как эти. Меня привлекало не постижение, а созерцание.

Бывают моменты – во время какого-нибудь праздника (особенно перед расставанием) – например, после выпускного бала или закрытия фестиваля – когда какое-то пространство (парк, корабль или банкетный зал) наполнен близкими тебе людьми, с каждым из которых хочется быть рядом. Где-то поют, где-то смеются, где-то вспоминают, где-то спорят, где-то просто молчат и смотрят на звезды. Каждая компания живет своей жизнью, и хочется быть одновременно во всех точках – и петь с одними, и смеяться с другими, и молчать с третьими. И в то же время желаешь быть над всеми и видеть пространство этого праздника сверху. То же ощущение бывает, когда приходит Новый год, и ты знаешь, что этот праздник общий (даже государственный) и в то же время личный для каждого. Все отмечают его по-разному, в разных местах и компаниях. В семье у телевизора или каким-либо экзотическим способом (под водой, например). Но в каждом месте, даже там, где горе или беда, люди в этот момент откупоривают спиртное (хотя бы «для формы») и загадывают желания. И снова хочется быть везде, со всеми сразу, и одновременно – над всеми. Тоска по вездесущести.

Это ощущение я испытывал и занимаясь анимацией. Я чувствовал себя хищной птицей, парящей над необъятным материком, озирающей его во всей полноте – от края и до края – и в то же время уникальным птичьим зрением различающей внизу, в траве, каждую букашку. Я путешествовал мысленным взором по Стране Анимации – от Старевича до наших дней, перемещаясь по эпохам, городам, студиям, коллективам, и зная (или желая знать) каждую деталь, каждый факт – даже самый мелкий и незначительный. Я видел, где, что и когда снимается, кто приходит, а кто исчезает, где происходит открытие, а где заканчивается очередная эпоха… Я знал и наблюдал связь всего со всем. Мне нравилось осязать многообразие этого мира и людей, его населяющих. Для меня не было ничего неинтересного и мелкого. Разве что пустословное теоретизирование киноведов или критиков, основанное на равнодушии к материалу.

Если бы мне дали возможность писать историю отечественной анимации, я бы тоже подошел к этому как созерцатель. Я не отказывался бы от обобщений, но не погружался в анализ. Я отдался бы стихии постепенного течения Истории, не упуская ни одного мало-мальски интересного факта или события. В этом повествовании были бы «врезы» о каждой технологии, каждой профессии, каждой студии, каждом поколении и выпуске ВГИКа или курсов мультипликаторов, о каждом заслуживающем внимания человеке в анимационном мире. Конечно, с точки зрения Большого Искусства, это – не мир, а мирок. Не материк, а островок, не заметный на карте. Он несопоставим с архипелагами, континентами, планетами, солнцами и галактиками. Это так. Но… Но он заслуживает внимания и изучения хотя бы потому, что на нем обитают необычайно талантливые люди. Да и есть ли в этой Вселенной что-то, не заслуживающее внимания? Клад может быть зарыт под любым квадратным метром земной поверхности.

Для меня не так уж важно, какая экспозиционная концепция будет использована для отображения российской анимации в будущем Музее кино. Река, вдоль которой можно пройти от истока до устья. Страна, по которой можно путешествовать с юга на север, с запада на восток и по любым другим произвольным направлениям… Я бы только хотел сохранить (по возможности) принцип «никто не забыт и ничто не забыто». Чтобы каждая профессия, каждая технология, каждая значимая фигура нашла себе место на своем стенде, на своей витрине или стеллаже. Чтобы из всего богатства экспонатов и текстов неизбежно, как мозаичное панно из отдельных элементов, складывался образ Российской Анимации как единого, цельного, сложного, и по-своему прекрасного организма.

Ясно, что для выполнения такой задачи недостаточно одного, даже самого обширного, зала. Необходима система залов – возможно, целый этаж. Фонды Музея уже сейчас способны обеспечить такой экспозиционный объем, что, конечно, не снимает необходимости их пополнения. Сегодняшняя катастрофическая ситуация с сохранностью музейных ценностей на студиях и в частных архивах требует отдельной, очень обстоятельной статьи и гласного обсуждения с участием высшего руководства нашего кинематографа. При экспонировании возникнет потребность решения уникальных задач, немыслимых в музеях другого профиля. Одна из них – демонстрация мультипликата. Работа аниматора еще никогда не становилась предметом музейной экспозиции, несмотря на фундаментальность этой профессии в системе анимационного производства и на ее творческую универсальность. Как преподнести посетителю работы художника, ценность которых проявляется не в разглядывании статичных рисунков, а лишь в динамике, причем – с учетом своеобразной, сложной для неподготовленного восприятия системы кодирования движения в экспозиционных листах? Здесь не обойтись без «вариативного» представления – сами компоновки (как рисунки) – на стенде, а рядом – два экрана с непрерывной демонстрацией «закольцованной» пробы этой же сцены в черновом и чистовом варианте (графика – и окончательное, цветное изображение). Не обойтись и без выставления компоновок на штифтах – это может стать и третьим вариантом, выявляющим саму технологию работы аниматора. Необходимо и пояснение о характере экспозиционных листов, их значении, о термине «цикловое движение», о «многослойности» анимационной сцены – все это должно отразиться в комментариях и пояснительных схемах, но так, чтобы это было максимально доступно и ясно и при этом по возможности увлекательно. Так же должна быть представлена (быть может, уже без помощи мониторов) работа фазовщика, прорисовщика, ФКиста, заливщика, оператора. С сопоставлением, например, одной и той же компоновки – до прорисовки и после нее, на пергаментине и целлулоиде.

Не менее сложная задача – представление нетрадиционных технологий. Музей уже имеет два удачных опыта решения такой проблемы: «аквариум» - многоярусная перекладка Норштейна, и стекла с подсветкой – масляная живопись Александра Петрова. Но до сих пор не найден подход к экспонированию технологии Анатолия Петрова – так называемой «фотографики». Как подать, преподнести, отобразить анимационную технику, подобную эмали, где окончательное изображение проявляется только после обжига (в случае с Петровым – только после проявки пленки и печати позитива)? Как представить картинку, которой не видит даже оператор в глазок камеры? Видимо, помимо выставления на стенде или витрине всех заготовок к одному из кадров (пергаментин с прорисованной фигурой, целлулоид с локально залитым контуром, целлулоид со светотенями, графическая заготовка для заливщика с указанием номеров заливочных красок) – необходимо будет поместить рядом подсвеченную увеличенную цветную срезку или слайд с окончательным вариантом изображения, возможно – с разглядыванием ее «в формате» диапроектора. Вероятно, имеет смысл и показ «закольцованной» сцены – для уяснения не только графического мастерства автора, но и его уникальности как аниматора.

Еще одна задача, невыполнимая в рамках других музейных экспозиций – портрет деятеля анимации не только как сотрудника студии, но и как человека. Кажется, никакой иной музей не имеет на хранении и не выставляет, например, личные вещи кинематографистов. Музей кино неоднократно справлялся и с этой задачей – достаточно вспомнить выставки или отдельные витрины, посвященные семье Курчевских или Б.П.Дежкину. Аниматор как личность – совершенно новый «ракурс» в музейной деятельности, реализуемый лишь в Музее кино. И не только в силу его профиля.

Главное сокровище Анимации – не ее фильмы, а ее Люди. Кажется, что в этом мире больше людей талантливых, чем неодаренных. Наверное, это и вправду так. Но я бы разделил это большинство на две группы. Первые – те, чей «потолок» совпадал с «потолком» анимации. Они органично вписались в это искусство и работали с полной отдачей сил, с высоким КПД. Как правило, это люди счастливые. Другие – те, чей потенциал был неизмеримо выше того, что могли позволить себе аниматоры. Их таланты были феноменальны, способности огромны, но возможности – ограничены. Ограничены не только и не столько цензурой, сколько технологией анимации, спецификой анимации, представлениями об анимации. Иногда – и природой анимации. Для таких было три выхода. Первый – вырваться из этой «клетки» и начать «с чистого листа», в другой, более просторной для себя, области. Уходили многие. Один из примеров – Геннадий Новожилов. Другой выход – оставаться в анимации, но стараться поднять ее планку до своего уровня, проломить этот «потолок» собственной головой, часто – обливаясь при этом кровью. Были и такие. Самый известный – Юрий Норштейн. И третий выход – смирить себя, приспособиться к обстоятельствам и просто честно заниматься своим делом в тех рамках, которые поставлены судьбой и профессией. Таких было – большинство. И только в Музее кино можно показать, каков был истинный масштаб их дара, подлинный творческий размах, какой огонь зазря сгорал в этих топках, оставляя экрану лишь тлеющие угли…

Я уже не говорю о бесчисленных виртуозах-рисовальщиках, рассеянных по графическим цехам студий – прорисовщиках, ФКистах, фоновщиках. О Петре Репкине, Эрасте Меладзе, Гелии Аркадьеве и бесконечном множестве других, даже не попадавших в титры, художников. Попробуйте заметить на экране их ювелирную работу! А в Музее это возможно. И только здесь.

Я люблю этих людей – Людей Анимации. Не людей Тусовки, заполняющих своей биомассой фестивальные площадки, а Их – тех, для кого работа – не хлеб, а воздух, для кого упоминание своего имени или вознаграждение за вклад в искусство – ничто по сравнению с самой возможностью исполнять любимое дело. Я люблю Их – Лелю Шварцмана, Светозара Русакова, Гену Новожилова, Толю Петрова, Марину Восканьянц, Лану Азарх, Наташу Богомолову, Раю Фричинскую, Аиду Зябликову, Наташу Абрамову, Угарушку, Тимофеевского, Никитина, Аристова… Я люблю Их всех, независимо от вклада и заслуг, и позволяю себе за глаза эту вопиющую фамильярность только и именно потому, что испытываю к Ним не только уважение и благоговение, но и любовь. Я благодарю судьбу за дарованную мне радость общения с Ними, и с теми из Них, кого уже нет – Л.А.Амальриком, Е.Т.Мигуновым, М.З.Друяном… Я как незаслуженный подарок принимаю возможность прикосновения к архивам Л.К.Атаманова, как почетный долг, исполняю хранение и публикацию наследия Е.Т.Мигунова… Я готов отдать приглашения на все фестивали мира с их конкурсами, рейтингами и возлияниями за возможность присутствовать при тех редчайших теперь моментах, когда собираются вместе Они. Слышать бас Русакова, ловить игривые ироничные интонации Шварцмана, прислушиваться к хрипловатому, усталому голосу Новожилова, внимать стихам Тимофеевского, заражаться хохотом Норштейна… Просто видеть Их – уже счастье. Мне было бы холодно жить без Них. И я стараюсь не думать о том, что это «было бы» скоро растворится навсегда…

Главное сокровище Музея кино – тоже не фонды, а люди. К ним я чувствую любовь не меньшую. В моем понимании две эти касты очень близки друг другу. Знаю, среди музейщиков, как и среди аниматоров, есть персонажи разные. Но у меня почему-то ощущение, что именно сотрудники Музея лучше других способны чувствовать аниматоров и достойны хранить их наследие. Больше всего я боюсь повторения в Музее того распада, который погубил «Союзмультфильм», и который начался именно с исчезновения ощущения студийного братства. Храни Бог от этого коллектив Музея. Мне больно думать, что может исчезнуть место, где собираются эти удивительные люди. Когда-то Юрий Коваль определил, что художники и праведники – это соль земли. Я бы поставил в этот ряд аниматоров и музейных работников. Обидеть аниматора или музейщика для меня – тягчайший грех. Как издеваться над ребенком или святотатствовать перед схимником. Недаром в Музее никому не надо объяснять, что это за порода – аниматоры. Здесь это ясно без слов. И я не знаю как, но, по-моему, лишь в Музее кино есть надежда сохранить не только их Память, но и их Свет.