Один очень серьезный и важный мой знакомый считает анимационное сообщество “горсткой никому не интересных людей”. Если бы он приехал в начале марта в Суздальский турцентр, то был бы неприятно удивлен. Какому же важному и серьезному человеку понравится, что толпы молодых и даже отчасти пожилых людей вместо того, чтобы заниматься делом, всякой там, например, политикой и коммерцией, три дня кряду с утра набиваются в зал и до вечера сидят друг у друга на коленях, на полу, на приставных стульях и вообще стоят, чтобы увидеть шесть десятков новых мультфильмов, и лица их, можно сказать, озарены радостью.

На 12-м Открытом российском фестивале анимационного кино творилось в этом году что-то небывалое. Почти во всех двухместных номерах Турцентра ночуют по трое, ближайший мотель и монастырская гостиница забиты чумовой публикой без багажа в диких одеждах, со всей Владимирской области и из Москвы валят со спальными мешками на электричках и автобусах…

“Горстка никому не интересных людей” делает кино, популярность которого растет в геометрической прогрессии. Это тем более странно, что смотреть наши мультфильмы негде. В кинотеатрах идут полнометражные американские ленты. Про телевидение уже надоело талдычить. Проект Дины Годер “Мультфильмы по выходным” в небольшом зале бывшей фабрики технической бумаги “Октябрь” — пожалуй, единственное место в Москве, где можно увидеть отечественную анимацию. Армия фанов постепенно переходит на натуральное хозяйство и вовсю шурует в Интернете, запуская в Сеть “мульты” собственного изготовления. В этом году на фестивале стартовал даже конкурс самодельных мультфильмов под называнием “От Мульта!”. Релиз этого конкурса начинается энергично: “XXI век стал веком народного мультипликационного волеизъявления”…

Потребность в анимации опережает ее технические возможности. Рывок в количестве и, главное, качестве фильмов связан, подозреваю, с этой растущей потребностью. Способы мышления “никому не интересных людей” различны, но есть общие закономерности, делающие сегодня анимационное кино, возможно, самым актуальным искусством.

Окружающая нас действительность неуклонно сползает в серость и предсказуемость. Природа же анимации – волшебна. Это раз, как говорит Фандорин. Народ, живущий в вязком климате серой предсказуемости, нуждается в смехе, как в витаминах. Доступный народу аншлаговый юмор убивает тяжелым идиотизмом. Анимация же обращена к веселой мудрости детства. Это два. Предсказуемая серость бытия порождает тотальный маразм. Анимация же – карнавал парадокса и яркого абсурда, всегда лежащих в основе самых точных решений. Это три. Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно. Я никого не агитирую. Можно все это не любить. Можно решительно порвать с детством, выкинуть на помойку лысую куклу, увечного мишку и прочий хлам. Но знай: придет, придет в критический момент серенький волчок и утащит за бочок, и не будет рядом никого из охраны.

Знаете, что мы сделаем? Не буду я ничего анализировать, а просто возьму и перескажу кое-какие фильмы с доступной мне художественной силой, потому что вы их все равно не увидите, но вроде как приобщитесь. Итак…

Из избушки, затерянной в снегах, несутся надрывные крики: “Надоело, хватит этих попреков – по сусекам, по амбарам! Все, ухожу!”. Большеротый, довольно противный Колобок в пижонском шарфе бежит на коротеньких ножках в ночь. Деваться ему решительно некуда. Он бы вернулся, но обида на бабку с дедом гонит его прочь. Костер! Колобок ломится через подлесок к свету; у костра сидит угрюмый бомж – Волк. Колобок робко, но заносчиво жалуется: вот, значит… ушел! От бабки этой… Ушел! От деда. Вот так! И от тебя уйду… Волк надсадно кашляет: ну и катись! Колобок неохотно убредает, стеная про унижения и человеческую гордость. Кругом – ужасно грустная, бесприютная природа: снег, листопад, дожди. Сквозь лес виднеется железная дорога. По ней на дрезине катит Лис. “Лис! – кричит Колобок. – Лис!” Но тот лишь прибавляет ходу. Времена года сменяют друг друга, стареет Колобок, под глазами набрякают мешочки… В поисках друга он плывет на льдине в паводок: наполовину затопленные деревья, серая вода, сорока перепархивает с ветки на ветку. О радость! На соседней льдине стоит заяц. В шляпе, длинном пальто, в пенсне. Что-то пишет в блокноте. “Заяц! Заяц!” Но половодье разносит льдины, и Колобок вновь один. Скитается, вспоминая родной дом, где на старой фотографии он, маленький, между папой и мамой… Под проливным дождем спешит к беседке. Там – Лис в макинтоше играет сам собой в шахматы. “Лис! Я звал тебя… Ты слышал?” — “Слышал, — отвечает Лис. – Однако пора. К чаю зовут”. Колобок возвращается в свою избушку. Но прошла жизнь, крыша провалилась, фотография разбита, по комнате гуляет ветер… И вновь снег, и блудный сын слышит сквозь вьюгу: “Колобок! Колобок!”. “Я сейчас, я иду”, — пыхтит он, карабкаясь на снежный холм. Перед ним – каток, музыка, фейерверк. По льду, хохоча, скользит и падает маленький Колобочек, и мама с папой весело кричат ему: “Колобок, не спеши, Колобок!”.
Позвоните родителям!

У Кота и Ворона живет крошечная девчонка Жихарка – круглые глазищи, пронзительный писк. Больше всего на свете она любит играть, да не с кем. Кот и Ворон уезжают на ярмарку, и Жихарка становится легкой добычей для Лисы. Дважды ворует ее Лиса, предлагая “поиграть”. Дважды орет Жихарка, зовет на помощь, дважды возвращаются старшие товарищи с полдороги. На третий раз Лиса надевает маску зайца, и доверчивая Жихарка опять радостно выскакивает на крыльцо. Далеко уехали Кот и Ворон, не слышат воплей малолетней безотцовщины. “Ну вот, — ухмыляется Лиса с квадратной башкой и акульими зубами. – Сейчас будем играть с тобой в калачики”. — “В куличики?” — “Нет, в калачики”. Дальше вы знаете. Умненькая крошка разыгрывает крайнюю бестолковость, Лиса показывает, как сворачиваются калачиком на лопате, и Жихарка, приплясывая, запихивает ее в печь. А там уж и братки подоспели. Лиса чертом вылетает из трубы, и Кот с Вороном сноровисто делают из нее котлету, к восторгу Жихарки и маленького пушистого зайки.
Добро должно быть с кулаками.

Мужской туалет. Дежурная в окошке читает газету “Happy woman”. Мужчины с оловянным взглядом проходят через турникет, бросают в баночку монеты. Вдруг – бац! Среди черно-белого уныния сортира банка как бы взрывается синим букетом. Туалетная работница в смятении. Она подглядывает из-за газеты за каждым входящим, но посетители, как один, холодны и непроницаемы. И вдруг – бац! Желтый букет! Тетка держит газету вверх ногами, стреляет глазками – но клиенты не замечают ее. Моет пол, скользя в гордой ласточке на щетке, как на коньке, вдоль бесконечного ряда писсуаров, – тщетно. Букет летит в мусорную корзину, женщина плачет, дядьки идут и идут. И тут – ба-бах! Красный букет! Ну, это уж слишком! Истерзанная загадками, Дульцинея бросается на поиски таинственного рыцаря. Пол усыпан красными лепестками. Следы ведут в одну из кабинок. Позабыв обо всем, дама распахивает дверь… Плешивый мужичок грустно обрывает цветочки над унитазом. Встретились два одиночества! Обнявшись, сидят они в дежурке, читая газету “Happy woman”.
Дух веет, где хочет.

Молоток лупит по гвоздю. Гвоздь ловко уклоняется. Молоток тупо бьет. Внезапно гвоздь (“несгибаемый Чен”) подскакивает и, испуская дикие самурайские кличи, рубит молоток в капусту. Титры: режиссер Михаил Тумеля; сценарий – Михаил Тумеля; художник постановщик – Михаилс Тумеляс; спецэффекты – Михал Тумелясски; звукорежиссер – Микис Тумелиянис; аниматоры – Михайло Тумеляк, Михай Тумеляну, Мырвахыт Тумеляев; компьютерная обработка – Мигал О’Тумейл, Мишель д’Тумеля; роли озвучивали — Ми Хай Ир, Ту Меаляо; продюсер – Микаэль Тумелян.

“Прежде чем управлять другими, научись управлять собой”. (Тумерава Мисиро, “Идеалы самураев”.)

Жил на свете министр обороны. Круглый, усатый, во дворце, похожем на Версаль. Было у него три сына. Полковник авиации в кожанке и очках-консервах; майор артиллерии – высокий красавец в усах и аксельбантах. И младший Ваня – лейтенант-пехотинец. Позвал их отец и велел жениться. А жену, мол, ищите с помощью оружия из своего арсенала.

Поднялся Летчик на ероплане, сбросил бомбу – точно в кабриолет с дылдой за рулем, нашел свое счастье. Артиллерист шарахнул из пушки – прямой наводкой в дом благородной дамы, каковая ему на руки и свалилась. А по Ване между тем цветочница с косой до попы сохнет. Ан невдомек дураку. Шмальнул, не целясь, в сторону пруда, где по берегам разнообразные девицы танцы танцуют и отдыхают. Однако пуля-дура закатилась под кочку, и нашла ее, естественно, лягушка. Расстроился Ваня, но лягушка наобещала с три короба, что и царевна она, и звать ее Василиса, и не подведет жениха.

И вот приказал маршал сыновьям явиться в офицерское собрание с женами во всей красе. Старшие своих красавиц предъявили, а Ваня платье принес. Лягушка-то из декольте и выскочи. Никакая не царевна-Василиса, а простая болотная квакушка, наврала все.

Отругал маршал сына, что позорит вооруженные наши силы, отправил в отпуск и велел без Василисы не возвращаться. Иначе, говорит, будем тебя судить военным трибуналом. Но где там! Сгинула жабка, только ее и видели. И пошел Ваня сдаваться трибуналу. Тут ему цветочница и открылась в своей любви и страсти. И звать ее, кстати, Василиса.

На радостях и батяня-министр, старый хрен, решил жениться. Выстрелил в девичье скопление на берегу… И девы, как по команде, из бюстгальтеров пулю-дуру извлекают – все до одной. Включая, между прочим, лягушку.

В панораме использованы фильмы: Владлен Барбэ, “Колобок”. 3D.

Олег Ужинов, “Жихарка” (проект “Гора самоцветов”). Рисованный.

Константин Бронзит, “Уборная история – любовная история”. Рисованный (ч/б графика).

Михаил Тумеля, “Несгибаемый Чен”. Компьютерная перекладка.

Борис Коршунов, сценарий Сергея Седова, “Жил министр обороны”. Перекладка (плоские куклы: техника, в которой работает, например, Юрий Норштейн).

Э, скажут мне эксперты, а Петров? Про главное-то кино Пушкин будет рассказывать? Отвечаю. Фильм Александра Петрова “Моя любовь” по роману Ивана Шмелева “История любви” действительно получил все основные призы: лучшая режиссерская работа, лучшее изобразительное решение, лучший фильм. И об этом напишут и расскажут все. Потому что единственный в нашей анимации “Оскар” и виртуозное живописное мастерство Александра Петрова создают вокруг его имени магический ореол. Так сложилось, что есть Петров и есть все остальные. Конечно, есть еще и Норштейн, тоже отдельная планета. Но именно существование в анимационном поле Норштейна как бесконечно развивающегося организма – ставит для меня совершенство Петрова под некоторое сомнение. Потому что это достигнутое совершенство. Как фотореализм в живописи. Абсолютное подобие натуре достигается, как известно, путем подложки слайда на холст и, собственно говоря, его последующего раскрашивания. В мультипликации это называется “эклер” — живой актер служит моделью для персонажа, его пластики и прочее. И то и другое очень эффектно. И то и другое напрочь лишено тайны.

Гуляя по Суздалю, мы забрели на выставку наивного искусства. Смешного, нелепого, прекрасного, счастливого. Нас обступила, как бы щекоча и целуя, бесконечно далекая от реальности, опрокинутая, разъятая волшебной детской оптикой жизнь. Не могу забыть, как маленькая девочка (не Жихарка ли?) спросила в гостях огромного хозяйского кота: “Извините, вы – кот?”.