ЕКАТЕРИНА КЛАДО

ЛУЧШИЙ ИЗ МИРОВ

1. Признание.

Почему каждый анимационный фестиваль, будь то российский «Таруса» или международный «Крок», швыряет меня в прежнюю жизнь как с облаков на землю? Возвращаясь домой, продолжаю еще некоторое время ходить с блаженной улыбкой и отделываюсь от вопросов родных и близких междометиями. Как им расскажешь? Все кажется таким грубым и материальным после просмотра десятков анимационных фильмов. Трудно даже игровое кино смотреть. Режет глаз. А ведь мне «по работе» нужно.Потом, правда, все же приходишь в себя, отходишь от многодневного недосыпа. На анимафестах жаль время терять на сон. Что-то это состояние напоминает. Ах, да, когда влюбишься, бывало, все начинает идти вот так, помимо времени и усталости. Значит, я влюбилась. Три года назад, попав на мой первый «Крок» и поплыв две недели по Днепру с безумной компанией их трехсот «наших» и «не наших» аниматоров.

Сначала поразили фильмы. И тогда же родился бьющий в моем сердце до сих пор вопрос: почему их никто не видит, кроме нас? Почему на пальцах приходится потом объяснять каждому встречному поперечному, надеясь на слепое доверие, какое чудо- авторская анимация? И пытаясь передать, как ты с утра до вечера во время просмотров каждые десять минут (фильмы в основном короткие)перелетаешь с планеты на планету, из мира в мир. Игровое кино все же действует по-другому. Там снимают реальную натуру, живую и неживую, поэтому всегда существует некий неупорядоченный воздух в кадре. Режиссер не может предусмотреть все: вот былинка дрогнула не по заказу, вот - кошка пробежала. В анимации же кадр предельно структирован, в нем появится только то, что планировал художник, все одушевлено, каждая деталь - работает. Воздействие бешенное. Да еще при таком волнующем разнообразии техник, часто изобретаемых наобум, в процессе! Так, что сами аниматоры подходят друг к другу после просмотра чтобы спросить, как это сделано.

В общем, я была сражена раз и навсегда этим волшебным искусством, этой концентрацией смыслов, разнообразием тем и идей, этой почти поголовной талантливостью отношения к миру. Расплакалась, помню, на просмотре «Бабушки» Андрея Золотухина. Хотелось сказать автору: берегите себя, молодой человек. Каково же вам живется с такими чувствами, снами, мыслями, когда все- по живому?

Потом начался этап знакомств. На общем пейзаже стали проступать лица. Я до сих пор убеждена (нежно так убеждена, без пафоса) - это лучшие люди на свете. А их концентрация в одном месте, например, в зимней Тарусе или на летнем «Кроке» просто неправдоподобна. Устаешь любоваться, радоваться и отвечать улыбкой на любое «Здрасьте!»

Анимационный фестиваль очень отличается от любого киношного. Во-первых, отсутствуют актеры, неизбежно вносящие нотку неутоленного или утоленного тщеславия и борьбы самолюбий. Во вторых ... Может быть, специфика анимации выращивает такие кадры? Насколько должен быть лишен амбиций человек, два года делающий десятиминутный фильмик, стараясь в него поместить всего себя? Запихнуть всю свою, накопившуюся и стучащую кулачком, правдочку? Как он создает этот мультик в наших условиях, часто на коленях и на краешке кухонного стола - разговор особый. При этом аниматор заранее не то что не надеется на признание и шумный успех, а вовсе-таки уверен, что никакая особенная слава его не ждет. Что киношку эту выстраданную посмотрит пятнадцать там, двадцать - сям или двадцать пять в Швейцарии. Куда тут до большого кино, в котором режиссер без бешенного честолюбия немыслим, будь он хоть какой эзотерик и духовидец. Как далек режиссер-аниматор от этих навыков Карабаса-Барабаса, умело дрессирующего актеров, снимая их с гвоздиков каждое съемочное утро, и от зычного голоса в мегафон: «Мотор!» «Так же далек, как и от узнавания на улицах и искрометного обольщения пролетающих мимо девушек с помощью известной фамилии. Аниматоры трудятся тихонечко. Помыкают только кусочками целлулоида, а рукоплещут им несколько фестивальных залов. С девушками правда, обычно проблем не бывает. Талантливые, превращающие жизнь в игровое кино, люди всегда наперечет, барышни, что поумнее ведутся на обаяние.

А внимательность, с которой эти одушевители вглядываются в мир вокруг! Та очарованность деталью, та мягкая восхищенность нюансами бытия, свойственная художникам. Можете себе представить, чтобы кто-нибудь из наших маститых режиссеров игровиков сказал о начале своего пути в искусство, как аниматор Валерий Угаров : «Глядя на стеклянные места в крыше троллейбуса, я заметил, насколько волшебно и прекрасно двигаются капельки дождя». Это солидный усатый дяденька говорит. Честное слово! Не идея там, не пафос, не история, а «капельки дождя»! А Миша Тумеля, бессменный тарусско-кроковский партизан-балалаечник, автор великолепных фильмов, скажет так: «В любом, самом трудоемком анимационном процессе присутствовала волнующая радостная самодостаточность, позволяющая забыть о том, кто ты, где находишься и какое у нас «тысячелетие на дворе». А послушать фестивальные разговоры... Два здоровых тридцати-с чем-то-летние парни обсуждают: «Понимаешь, я решил тут сделать перебивку и подсветочку через парафин. Ведь у меня ангел в верхнем углу кадра три раза пальчиком шевелит, такой момент чувственный, внизу от этого лепесток розы раскроется, надо же, чтобы это зрители заметили...» На это шевеление пальчиком у него может уйти две недели работы, на экране - секунда. Все это для того, чтобы мы с вами назвали это «забавной мультяшкой» и отправились в музей Востока восхищаться пейзажем, нарисованным на зернышке риса.

Чего уж напоминать, что делается это, как правило, на совсем крохотные деньги. Вспоминает удивительно талантливый и очень застенчивый член жюри «Тарусы» Владик Байрамгулов: «Помню, как молодые люди, узнав, кем я работаю, говорили мне, что тоже хотят этим заниматься... Я им говорил: «Знаешь, мы так мало получаем». После этого они уже ни о чем не просили. И ничего не хотели». Конечно, можно уйти в рекламу, оттуда мало кто возвращается, особенно из людей семейных. Но это незазорно. Разве в роликах Рината Газизова нет самого Рината? Многие уехали за границу. Тоже выход, уж лучше, чем тут, при полном отсутствии финансирования, сидеть, сложа руки...

Хоть и меняет она людей, заграница.

Но не хочется сейчас о проблемах. Лучше вспомнить какие-нибудь тарусско-кроковские карнавалы-концерты, после которых у всех болят мышцы лица от беспрерывного хохота. Ни на одном кинофестивале не могу себе представить, чтобы Михалков, прибинтовал себя к Абдрашитову и в таком виде вышел на сцену. Везде - официоз и чествование спонсоров. А тут - пожалуйста- два взрослых дяденьки Игорь Волчек и Эдуард Назаров выйдут на всеобщее обозрение, соединенные «кровавыми бинтами» чтобы спеть вполне дурацкие частушки под аккомпанемент тумелиной балалайки. А неизбежный Валерий Фирсов, аниматор-компьютерщик, кто нам еще споет босиком и в смокинге песню латышского рыбака про «двадцать пять прыщей».

Пора, однако, заканчивать с признаниями. И так уже рассиропилась, как восторженная гимназистка. Как говорится, влюбился - терпи, большая уже. Тем более, что знаю и других, пострадавших от анимации барышень, тоже, наверное, когда-то, как и я попавших в это поле, да так там и оставшихся. Тут и Алла Босарт, называющая аниматоров людьми будущего, и Лара Малюкова, и Марина Дроздова. Но есть и другие. Правда-правда. Есть те, кто, вернувшись с анимационного фестиваля, вспоминают всего-навсего: «Да-да, миленько. Люди хорошие». И больше уже туда не возвращаются. Значит, у них на пути другие открытия, другие влюбленности. Поэтому, я готова к тому, что, может, читателей и не убедят мои восторги. Фильмы бы вам показать, может тогда бы... Эх...

2 . Сказка сказок.

У каждого должен быть рядом свой Норштейн. В идеале. Чтобы было кого спросить, если что, о важном. Именно для этого, а не для планки там, мастерства или совета по существу. Как можно говорить о «планке» рядом с этим, как пели барышни на тарусском концерте «непродажным»? Незастывшим, невозгордившимся. Норштейн неокончателен весь, каждый его ответ рождается тут же. Где сейчас встретишь мастера, думающего у тебя на глазах? Не выдающего готовые, пусть и отлично, умело сформулированные блоки суждений, за которыми - былые страсти, ушедшее биение мысли. Каждому ведь, наверное, знакомо: находишь любимого мастера, на фильмах которого вырос, задаешь ему многожды продуманный вопрос, а в ответ – обкатанные во многих интервью фразы, снисходительность гения. И видишь, что «застыло то, что пело и боролось...»

Норштейн в разговоре волнуется, беспокоится, хочет в самом деле донести сказанное до всех. Надо видеть, как он отвечает даже самым недалеким фестивальным вопрошающим. Смотрит в глаза, внимательно выслушивает. Такой вот раритет. Присутствие Норштейна в пестрых тарусских пространствах... Какая редкость – человек, ответы которого продиктованы этакой необязательностью, как возвышенный образ мыслей. Каким контрастом, братцы, каким контрастом! «Что наша жизнь, что наши дамы, господа?». В трагедии Шекспира «Гамлет», кроме «быть или не быть?» есть еще один, тоже главный для принца вопрос: «Что благородней духом?». Вот такой уровень отношения к жизни.

У каждого в жизни должен быть свой Норштейн. Чтобы в минуту вопросов было кому их задавать. Большинству из нас не случается встретить такого человека. Довольствуемся малым, мыкаемся сами, путаемся в критериях, ищем ответа у лучших собеседников – тех, что на книжных полках.

А в Тарусе – затихаем посреди коридора, прислушиваемся к случайной беседе мастера с кем-то. Может, подойдем робко. Я в этот раз так и не решилась завести разговор... Только пристраивалась к собравшимся вокруг Норштейна. Но ушки у меня точно были где надо. Чего я буду спрашивать-то? Им позволительно, она аниматоры, они тут по делу. А я так, любуюсь Норштейном в процессе мысли. Вот он – о «Войне и мире», о страданиях человеческих, о мере этих страданий. Пересказывать бессмысленно...

Да не дифирамбы это, вы же сами все отлично понимаете! Кто-то еще ворчит, что застрял мол, Норштейн в своей «Шинели», в то время как все из нее уже вышли. Ну-ну... Он вообще может уже ничего не делать, понимаете? Он уже есть. Есть его ученики, есть мастер-классы. Есть «Лиса и журавль», великая «Сказка сказок» и «Ежик»... Есть те отрывки из «Шинели», посмотрев которые хочется укутывать и согревать всех ближних и дальних, а также собак, кошек, птиц, дома, деревья. Мало?

3. We shell over come!

Что сказать вам, мои родные, накануне третьего тысячелетия? Погрузиться ли в сентиментальные воспоминания, перебирая в памяти фрагменты наших анимационных встреч, Фестивалей, посиделок и танцулек?

Или вновь и вновь пускай всплывают перед глазами те самые фильмы, которым удалось нас «зацепить», приподняв над землей, или хотя бы удивить? Не знаю. Все предновогодние тексты должны быть похожи на тосты, наверное. О проблемах, и правда, не хочется. Все они нам известны. Все мы видим, как мало изменилось отношение к анимации в нашем, не больно-то ориентированном на утонченные искусства, обществе. Все так же ничтожно мал процент анимации (авторской) на телевидении, все так же нет специального кинотеатра для просмотра фильмов.

Но! Но все же подвижки, хоть небольшие, уже есть. Помню, как еще три года назад журналисты и слыхом не слыхивали об анимационных фестивалях. А теперь – рвутся – не удержишь. А это все-таки, промоушн, реклама и т.п. Хотя каждому ясно, что больше всех помог репутации отечественной мультипликации Александр Петров. Именно после его Оскара публика, наконец, поняла, что у нас по сей день не перевелись гении, и до нее стало доходить, что анимация – это не только «Спокойной ночи, малыши». Конечно, образ Петрова для этой цели – просто идеален. Бородатый бессеребренник, вернувшийся после заграничной трудовой малины в родной Ярославль. Он прост в высказываниях и редко углубляется в философические обобщения. Искренне говорит о том, что в «Старике и море» ему хотелось показать сильный человеческий характер, а героя он, мол, списывал со своего тестя. Из художников он любит передвижников и Рембранта, а жить ему нравится на родине. Не слушайте его, господа. То есть слушайте, чтобы полюбоваться уникальной нынче простотой и цельностью. И знайте: перед вами – гений!. Что было, в общем-то, понятно, уже после «Коровы», произведения, где прозрения платановской прозы, всегда звенящие на грани темных смыслов обратной стороны языка, превратились в одушевленные живописью полотно на экране. И не унять было трагического незнания тайн бытия и полного боли смирения, звучащего с экрана. Потом «Сон смешного человека», пропустивший через себя терзания человеческого духа и красивая печальная сказка «Русалка», лишенная, как и положено легенде, каких бы то ни было неразгаданных вопросов, оставлявшая нас в спокойствии и восхищении красотой рассказанной истории.

«Старик и море» в фестивальных обсуждениях принято хвалить за технику и ругать за простоту. Еще бы, на всех нас действуют эти погремушки: система «Имакс», японская технология, кадр, расположенный вдоль пленки, да и место работы – Канада, в конце концов. А сама история, звучащая с экрана, многих любителей Хэмингуэя даже разочаровывает. Нет в ней, милого сердцу шестидесятников, бурного противостояния человека и природы, окончательной победы человеческого духа и обращенности к новым битвам. То есть, имеется, конечно, но как-то не впрямую, не это тут главное. А что же? Неужели те завораживающие прекрасные панорамы моря и неба? Неужто художник Петров так увлекся живописью, и всяческой красотищей, что забыл, негодный, о чем читали в течении сорока лет советские люди в книжках бородатого писателя, о котором сейчас принято говорить с иронией и легким пренебрежением? Я не знаю, как ответил бы на это вопросы аниматор Петров, смутился бы, наверное, он человек скромный. Да, может, и не надо их спрашивать, художников? Та глубина авторских смыслов, которой Петров наделил старика Хэма, не нуждаются в авторских комментариях. Так ведь всегда получается, хотим рассказать историю, а рассказываем – о себе. И вот наслаждение бытием, несомненное сотворенным чьей-то мудрой рукой, бьет с экрана во всех этих невыносимо прекрасных петровских панорамах земли, мгновенно превращается в море, чтобы потом вдруг взмыть – дух захватывает – в небо, где плывет мальчик в матроске, а рядом с ним – рыба, которая, как известно, всегда была метафорой души.

А как только мы вновь возвращаемся к мудрой истории про старика и море и погружаемся на несколько секунд в его соревнование с судьбой и стихией, опять – панорама сверху на огромный, погруженный в ночь, мир, в котором и старик, и море, и рыба, и мальчик видны как бы с точки зрения Бога, без сентиментальности и трагизма, свойственных нам, смертным. Так на протяжении всего фильма глаз анимационной камеры заставляет зрителя балансировать между погруженностью в перипитии сюжета и отстранением, между физикой и метофизикой. Искренняя, рожденная изнутри религиозность этого посыла не может заразить зрителя, которому вольно осознавать или не замечать живой опыт восприятия божественного присутствия, который дает нам великий аниматор Петров в своей простой и действительно очень красивой картине. Но любой выходит из зала после этого фильма, как после «Оды к радости». Такое вот великое кино Александра Петрова.

«Старик и море», конечно, самое сильное впечатление уходящего, две тысячи-никакого, года. А так, вспоминать – не перевоспоминать те фильмы-подарки судьбы, с которыми довелось столкнуться на наших анимационных экранах, те встречи, которые дали возможность не унывать и верить в присутствие добрых ангелов за нашими плечами. За окном наконец-то, идет снег. Настоящий, пушистый. Таруса ждет нас в феврале, и ее символ – укутанный снежной перинкой домик со светящимся окошком манит к себе, как и раньше. Ради чего живем-то, господа-товарищи? Как можем роптать на превратности судьбы, если нам даны такие люди, такие фильмы, такое общение? Если мы каждый год можем погрузиться в этот (слегка отдающий алкоголем, правда) цветник и забыть о том, о чем помнить не хочется, и погрузиться в наши кукольные, рисованные, целлулоидные радости. Это как в песне «Шумел камыш» (эй, Тумеля, запевай!) «Придешь домой, а мама спросит, где ты гуляла, с кем была?»

Ну как ей объяснить?