Не так давно мне пришлось одновременно готовиться к выступлению на научной конференции и сочинять текст для не менее научного сборника, а стало быть, – полистать книжки и журналы и почитать, что умные люди пишут на близкие темы. (Выступление было про переход персонажей из литературы в анимацию, игру и игрушку и обратно, а текст – просто про анимацию). При раскопках среди прочего мне попалась в прошлогоднем «Искусстве кино» увлекательная статья Марка Липовецкого «Памяти Буратино», а в другом, совсем недавнем номере все того же «Искусства кино», – целых два материала, посвященных народной любимице Масяне[1]. Пересказывать не стану, кому захочется, сам прочтет (если еще не читал), только выпишу то, что зацепило. Для начала – про Буратино. Процитировав, в свою очередь, Е.Толстую, которая говорит о «повторной, усиленной, удвоенной» самоидентификации куклы, играющей самое себя и на этом пути обретающей иллюзию свободы действий (речь идет об отсутствии у Буратино – в отличие от Пиноккио – желания стать человеком), Липовецкий пишет: «Буратино – первый детский герой, сознательно и, главное, радостно избравший путь копии без оригинала, играющей пустоты как парадоксальной формы самоидентификации». А дальше, повертев по-всякому и сказку Коллоди, и сказку Толстого, автор статьи довольно неожиданно вспоминает Чебурашку с его «грустной и так и не разгаданной тайной личности».

Прочитала я все это, порадовалась, как удачно подвернулся текст, что надо было – использовала, поделилась приобретенными знаниями с учеными коллегами и, отделавшись от выступления, занялась текстом для сборника. И стала читать, что пишут про Масяню. Смотрю – и здесь, в той статье, которая написана попроще, – у Елены Петровской – опять про пустоту… Стала вторую читать – Дмитрия Голынко-Вольфсона: может, и тут что-то близкое есть? И опечалилась: разве поймешь, близкое оно тебе или нет, когда вся статья написана примерно так: «Масяня предстает тривиальным для делового постиндустриального мегаполиса типом женщины-яппи, продвинутой и одновременно фрустрированной, претендующей на независимость и остающейся фишкой в забавах мультиплицированного мужского фантазма». Нравится? Там есть еще много увлекательного насчет «медиально-прозрачных» магнитов русского коллективного бессознательного и вытеснения «традиционного опыта чувственности апофеозом порнографического тела»… А самое удивительное, что написавший это Дмитрий Голынко-Вольфсон не только критик и культуролог, но еще и поэт: интересно было бы почитать его стихи, правда?

Но я увлеклась и, кажется, отвлеклась от темы.

Так вот, Елена Петровская приводит чью-то оценку внешности Масяни, – «милая мордашка», – явно к ней неприложимую и разъясняет, почему - неприложимую. Простите, но дальше мне опять придется привести цитату, и довольно длинную, зато вполне понятную: «… персонаж функционирует так, что позволяет не столько видеть самого себя, сколько предугадывать и реализовывать общественные ожидания. «Милая мордашка» – это не лицо Масяни, но то лицо, которое так хочется увидеть. И, стало быть, которое и вправду видится на фоне длинного эллипса с улыбкой, моргающими глазами и несколькими нитками волос на голове. Возможно, в «самой» Масяне есть даже что-то отталкивающее, но парадокс заключается в том, что «самой» Масяни-то и нет: «пустота» мультипликации мгновенно чем-то заполняется. Ее заполняют проецируемые на Масяню предчувствия. Они суть наша утопия – искренности и доброты».

Конечно, самое удивительное, что кому-то эта самая Масяня вообще дает повод для разговора (мне – так нет! не дала бы, если бы…), но, видимо, человеку с интенсивным мыслительным процессом любой повод хорош, лишь бы в эту печку постоянно дрова подбрасывали. Или, может быть, пишущим покоя не дает победное шествие Масяни? И хочется непременно разобраться, чем она так притягивает к себе зрителей?

Как бы там ни было, проблемами Масяни и ее поклонников я всерьез увлечься не смогла, а вот очередное упоминание о пустоте задело и не отпустило. Конечно, вполне может быть – и, скорее всего, так оно и есть, – у меня о ней собственное представление, не совпадающее с тем, о чем я читала у других. Не знаю, стоит ли здесь говорить о «правильном» и «неправильном» понимании, восприятии и прочих умных вещах: все равно для каждого из нас за любым словом скрывается собственное понятие. Нет, разбираться в этом я сейчас, само собой, не стану, разговор идет совсем о другом предмете, мне просто хочется сказать, что пустота вовсе не означает ни ничтожности, ни бессодержательности.

Пока я набирала то, что вы только что прочли, мне пришло в голову заглянуть в словарь синонимов и посмотреть, что там есть к слову «пустота»? Оказалось – оно там отсутствует, зато есть слово «пустой», а к нему синонимов довольно много: порожний, пустопорожний, полый, свободный, бессодержательный, незанятый, незамещенный, вакантный; суетный, напрасный, бесполезный, беспочвенный, вздорный, тщетный, неудачный, бренный, тленный, праховый, праздный. И еще примеры, и другие слова, к которым отсылают…

Вот вы сейчас наверняка думаете: а чему я все это говорю? А к тому, что все рассуждения о Буратино с его «полым существованием» и о Масяне, которую мы достраиваем в собственном воображении, заставили меня вспомнить анимационные фильмы с персонажами, к которым вполне приложимо понятие пустоты – потому я и предупредила заранее о том, что пустота для меня отнюдь не означает ничтожности. Причем вспомнились не просто фильмы, а те, которые два года подряд получали в Тарусе главные призы – «Носки большого города» (хотя Андрей Ушаков гран-при фестиваля не получил) и «Привет из Кисловодска» Дмитрия Геллера.

На первый взгляд может показаться, что я просто-напросто произвольно выбрала два фильма с условными персонажами. На самом деле условных персонажей в анимации… не надо объяснять, сколько. Проще сказать, где не условные – в фильмах Александра Петрова, в «Джоне Генри» у Андрея Золотухина, дальше вспоминайте сами.

Персонажи могут быть и абстрактные – не знаю, всем ли удалось посмотреть лучший фильм Михаила Тумели «Черта», где действуют существа облика самого неопределенного – кляксы, пятнышки, амебы или «полипы» (это более или менее устоявшееся название). Даже для того героя, который вырвался из толпы, не подобрать слова, которым можно было бы его обозначить: если мне приходится где-нибудь про «Черту» рассказывать, я про него так и пишу (не поленилась проверить) – «одно существо», «один из них». Создание, лишенное не только пола, возраста и национальности, но и вообще каких-либо признаков и свойств, «это – голая суть, я согласна», как сказано в одном стихотворении у Юнны Мориц. Но вот эта «голая суть» в нем явно и нескрываемо есть, и нет у нас ни возможности, ни искушения заполнять пробелы собственными чувствами или соображениями. Простота символа, неотделимого от «высшей реальности, им являемой» (это слова из «Иконостаса» Павла Флоренского, – и всё, больше о символах ничего говорить не стану, потому что слишком далеко заведет).

Может быть, теперь надо было бы немного порассуждать об условности? Или – будем считать, что всем и без того понятно, о чем речь? Всерьез и надолго здесь не получится, а в двух словах и попросту – ни к чему, я все время помню о том, для какого издания пишу и к кому обращаюсь, странно было бы вдруг начать объяснять: вот, господа аниматоры, а вы и не догадывались, что всю жизнь говорили прозой!

Собственно говоря, можно было бы об этом и не упоминать, но должен же быть какой-то переход от «Черты» с ее философскими проблемами к «Носкам большого города», поскольку сравнивать между собой я их совершенно не собиралась.

Иной переход не придумывается, да и нужен ли, потому будем считать, что благодаря всему сказанному чуть раньше мы плавно перешли к «Носкам».

Фильм, наверное, все помнят, кто видел, пересказывать не стану. Тогда, на фестивале и после, мы о нем довольно много говорили, и сходились на том, что фильм, собственно, о городе, и главное здесь – атмосфера, настроение, это все получилось, а вот персонажи не найдены, они неинтересные, бесформенные, никакие. А что, если это, сознательно или бессознательно, входило в задачу режиссера? Что, если пустота персонажей – не синоним неудачи, а неотъемлемое их свойство? И не случайно выбраны именно носки, пустые по определению, подчеркнуто пустые, поскольку предназначены для того, чтобы быть заполненными чьими-то ногами, и самостоятельное их существование заранее обречено? Тогда все становится по местам – носки и в самом деле только повод для того, чтобы взглянуть на город, и не их глазами, а нашими собственными.

И последнее про носки – помните, какого они цвета? Не старайтесь: конечно, оттенок назвать можно, но все равно они неопределенно-темные, скорее напоминающие дыру в пространстве, чем заполненную его часть.

Вот и у влюбленной пары из фильма Геллера – темные лица. Я раньше особенно не задумывалась над тем, как воспринимается светлый контур на темном фоне. Черная линия на белой бумаге ограничивает заключенную внутри нее часть пространства, мы воспринимаем именно эту отгороженную часть, и она представляется нам фигурой, а вот внутри белого контура на темном фоне, как мне кажется, ничего не появляется и не проявляется. Проще говоря, карандашом по бумаге мы рисуем круг, мелом на доске – окружность. И пустота лиц героя и героини курортного романа особенно заметна на фоне заполняющих экран старых фотографий. Вневременные, бесплотные, невесомые существа на фоне живых людей. И, хотя я не чувствую необходимости подтверждать собственное восприятие чьим-то еще, все же с удовольствием прочитала в послесуздальской статье Ларисы Малюковой: «Герои здесь скорее – фон, а фон, сложенный из небрежно брошенных фотографий в «физкультурные сталинские пирамидки», – главное действующее лицо». Портрет времени, как в «Носках» – портрет города.

И не в условности персонажей дело – вспомните «Нити» Ивана Максимова. (Забавно, что у мужчины из «Привета», как и у максимовских человечков, есть хвостик, только, в отличие от них, у него он, похоже, деталь чисто декоративная). Кто скажет, что они не условные, эти существа с картин Хоана Миро? А история любви – более чем реальна, наверное, оттого, что по-настоящему рвется у нас на глазах вполне осязаемая нить, вот эти самые хвостики. И так им сочувствуешь, этим плоским, условным созданиям…

Вот, собственно, и все. Я не делаю выводов, не оцениваю, не решаю, что хорошо, что плохо. И даже не говорю о том, что мне нравится или не нравится. Пустота притягательна, чем захочешь, тем и заполнишь, что захочешь, то в ней и увидишь. Правда, ее, наверное, и не полюбишь. Но это уже совсем другая тема.